Шея трупа удлинилась, босые ноги с вытянутыми, как у балерины, пальцами не доставали всего около фута до пола. Над напряженными мышцами живота вздымалась по-птичьи хрупкая грудная клетка. На правом плече лежала неестественно откинутая голова, словно у куклы, над которой поиздевался жестокий ребенок. Глаза под полуоткрытыми веками закатились вверх. Изо рта торчал раздувшийся язык.
– Я поняла, что вы имеете в виду, – спокойно произнесла Корделия. – Между шеей и узлом едва остается четыре дюйма. А где пряжка?
– На шее, под левым ухом. В папке есть фотография впадины, оставшейся из-за нее на шее.
Корделия не стала рассматривать эту фотографию.
Зачем он показывает ей все это? Для подтверждения его доводов можно обойтись и без них. А не рассчитывал ли он вызвать у нее потрясение, чтобы она поняла, к чему прикоснулась? Наказать за то, что она пытается перейти ему дорогу? Показать, насколько отличается жестокая реальность, с которой приходится иметь дело людям его профессии, от ее любительского наскока? Или, возможно, он хочет ее предостеречь? Но от чего? Полиция не заподозрила никакого преступного замысла; дело закрыто. Может, он поступил так просто из злорадства, с садизмом человека, неспособного противостоять побуждению сделать другому больно? Да знал ли он сам, для чего так поступает?
Вслух она сказала:
– И впрямь он мог сделать это только таким способом, как вы говорите, если он сделал это вообще. Предположим, кто-то другой затянул петлю на его шее, а затем подвесил тело. Мертвецы обычно тяжелы. Не легче ли было сначала завязать узел, а потом поставить его на стул?
– Сначала одолжив у него ремень?
– Зачем прибегать к ремню? Убийца мог задушить его веревкой или галстуком. Или это оставило бы под следом от ремня более глубокий и легко определяемый след?
– Патологоанатом искал именно его. Но ничего не нашел.
– Но есть и другие способы – скажем, полиэтиленовый мешок, в какие пакуют одежду: его можно надеть человеку на голову и прижать к лицу; тонкий шарф; женский чулок…
– Я вижу, вы стали бы изобретательным убийцей, мисс Грей. Да, возможно, но для этого потребовался бы сильный мужчина и элемент неожиданности. Мы же не обнаружили никаких следов борьбы.
– Но это возможно?
– Конечно, правда нам не удалось отыскать никаких улик.
– А если его для начала усыпили?
– И эта мысль приходила мне в голову; поэтому я и послал на анализ кофе. Нет, его не усыпляли: это показало вскрытие.
– Сколько кофе он выпил?
– Согласно результатам вскрытия, всего полчашки. И сразу после этого умер. Между семью и девятью вечера – точнее патологоанатом не смог определить.
– Не странно ли, что он принялся за кофе, еще не сев за еду?
– Закон этого не запрещает. Мы не знаем, когда он собирался приняться за ужин. Как бы то ни было, мы не можем строить дело об убийстве, руководствуясь порядком, в котором человек предпочитает есть и пить.
– А как насчет предсмертной записки? Полагаю, на клавишах пишущей машинки не остается отпечатков пальцев?
– Во всяком случае, на клавишах машинки именно этого типа. Мы пытались, но ничего не добились.
– Так что в конце концов пришли к выводу, что это самоубийство?
– В конце концов я пришел к выводу – ничего иного доказать не удастся.
– Но у вас были догадки? Бывший коллега моего партнера – старший инспектор Департамента уголовного розыска – всегда следовал своим догадкам.
