Пусть плащ скрывал мое тело, капюшон – золотые волосы, которые так ценили арабы, мои глаза заставили мужчин сбросить «покерфейс» и ощутимо оживиться, пытаясь сдержать любопытство. Висам их резко отчитал и взял меня под локоть, увлекая к воротам дворца.
- Скоро увидимся, отдохни немного. За тобой придут, - не обращая внимания на застывших неподвижно женщин, судя по всему, прислугу, сказал принц Аль-Махаби, перед тем как передать меня в их руки.
Меня проводили в роскошные апартаменты. Одна из девушек с подобострастной улыбкой сказала, что как раз готовят ванную, уточнила, какие цвета в одежде я предпочитаю. Вторая расчесала мои волосы и стянула в косу.
- Кофе, щербет и рахат-лукум, госпожа, - в комнате появилась еще одна женщина, она чинно поклонилась и поставила передо мной золотой поднос с восточными яствами.
Кофе был изумительным, а вот лукум мне не понравился: оказался слишком уж сладким для девушки, которая практически не ела сладостей. Чтобы не смущать женщин, которых мой поступок встревожил, я выпила щербет, параллельно кивнув на несколько арабских платьев – из зеленого и синего шелка. Мне захотелось рассмотреть ткань поближе, я попыталась встать... и не смогла.
Сонливость не просто навалилась – она как будто накрыла, путая мысли и опуская веки. Я даже не поняла, как моя голова коснулась предупредительно поданной подушки.
Как меня укрывали одеялом, я уже не запомнила, потому что погрузилась в глубокий сон...
Висам
Рабочий кабинет отца, его высочества эмира Давуда Джабира Аль-Махаби, совсем не напоминал ту спартанскую, строгую и минималистическую обстановку кабинетов, в которых любили работать неверные. Здесь не было лаконичной мебели. Огромных стеклянных пространств и дорогого аскетизма.
Стены были расписаны арабесками. Символами успеха и восхождения, повторяющего историю нашей земли, потолок напоминал купол голубого неба над пустыней. Мягкие подушки на лавах, кальян, ковры и арки с вазами и блюдами напоминали отцу о тех далеких временах, когда его колыбелью была сама пустыня. Он родился в семье бедуинов-кочевников в тот отрезок времени, когда арабские Эмираты еще не достигли настоящего величия.
Отец всегда помнил о своих корнях, когда воссоздавал родной эмират, приумножая его богатство и славу. Иногда, как он сам говорил, ему хотелось сменить роскошь дворца на тень походного шатра, морской бриз – на дыхание саммама. Но я все же склонен был полагать, что отец лукавит.
Увы, сегодня наша утренняя встреча началась совсем не так, как я того ожидал.
Не успела Кира сеть в машину, как отец уже был осведомлен обо всем. Это я полагал, что у меня есть в запасе несколько часов времени до его пробуждения. Увы. Не успел я попросить об аудиенции, как меня едва ли не под конвоем попросили явиться к нему.
Я знал, что разговор будет не из легких, но не собирался отступать ни в коем случае. Я встретил ту. Кого захотел наконец видеть своей женой и матерью маленьких эмиров. На религиозные запреты мне, получившему превосходное образование в Европе и Штатах, было откровенно плевать – это пусть Газаль и Мелеки, мои сестры, помнят о традициях.
Отец хмуро кивнул мне. Белая куфия[i] подчеркивала смоль его глаз, хмуро поджатые губы и пульсирующую на виске жилку, изумруд в эгале [ii]мог посоперничать с блеском молний во взгляде эмира. Поправив отворот бишта [iii]на груди, отец хмуро указал мне на расшитые поушки на полу.
