Остановил машину, зажмурил глаза, и фокус зрения вернулся в обычное состояние. Вновь посмотрел в ту сторону, где только что видел наших бойцов, и, оценив расстояние, присвистнул. Оно было очень внушительным.
«Тут километров пять-шесть по прямой через речку будет. И это просто удивительно! Ведь теперь я не только прекрасно в темноте вижу, но и вдаль смотрю так глубоко, что никакой бинокль не нужен. Да что там бинокль, даже в бинокль детально рассмотреть то, что рассмотрел я, вряд ли возможно. Разве что в подзорную трубу?»
– Ты чего остановился? Уже ничего не видишь? – напомнил о себе лейтенант ГБ.
– Признаюсь: я давно не вижу.
– Т-то есть как? – аж запнулся Воронцов от удивления. – Как же ты ехал?
– Исключительно по памяти, – в который раз не стал я рассказывать правду.
– Ты что, тут уже был?
Я посмотрел на него с удивлением.
Тот пояснил свою мысль:
– Помнишь дорогу?
– Нет, конечно! Откуда я её могу помнить, если никогда тут не был? Я помню карту, что мы смотрели. И запомнил, что от поворота, который через километр после выезда с деревни, дорога идёт почти прямая. Вот и ехал, прикидывая в уме. Теперь, когда она начала петлять, дальше ехать опасно. Так что предлагаю вот что: спешиваемся и идём пешком. Нам ещё реку преодолеть надо будет, которая у нас на пути вот-вот появится.
– Выходим, – согласился Воронцов.
Он повесил на шею пистолет-пулемёт, взял портфель с немецкими документами и вылез из грузовика. Я вылез следом, не забыв захватить винтовку.
– Что с немцем будем делать? Как мы его через реку перетащим? – спросил меня чекист, заглядывая в кузов.
– Предлагаю дойти до реки и попробовать найти брод. Ну а если не найдём, то переправимся вдвоём. Немца придётся ликвидировать, – ответил я и тоже посмотрел в кузов.
– Что-то я его не вижу? Где он? Сбежал? Или, может, вывалился на ходу?
– Никуда он не делся. Под лавку спрятался, – сказал я, глядя на прячущегося немца, и тут же быстро поправился, вспомнив, что до конца собирался скрывать свою необычную способность: – Или ближе к кабине перелез. Сейчас найду.
Запрыгнул в кузов и, естественно, нашёл вражеского офицера под лавкой.
В четыре руки вытащили его оттуда, и лейтенант госбезопасности предложил скинуть пленного вниз на землю:
– Пусть полетает.
Но я решил воспрепятствовать этому, сказав, что немец нам нужен исключительно в хорошем физическом состоянии.
– Что, Забабашкин, тебе его жалко, что ль, стало?! – тут же набычился Воронцов.
– Естественно, нет! – категорически ответил я. – Просто мы его сейчас скинем, он ногу подвернёт или того хуже – сломает. Как мы его потом волочь будем? На носилках?
– Гм, а ты прав, – грустно согласился командир и прошипел: – Ещё со сволочью всякой аккуратно обходиться приходится. Нет в жизни справедливости!
С этими словами мы аккуратно спустили немца на землю, развязали ему ноги и, держа пленного под руки, пошли в лес.
Вскоре из-за туч вышла луна, немного осветив местность. Идти лейтенанту ГБ и пленному было теперь чуть легче, однако эту лёгкость сразу скомпенсировала другая сложность – лес стал более густым, и продвигаться втроем между деревьев перестало представляться возможным.
– Забабашкин, ты вроде в темноте видишь получше меня. Иди первым, – приказал Воронцов.
Не стал с ним спорить и пошёл ведущим. За мной угрюмо топал немец со связанными за спиной руками, а замыкал нашу небольшую колонну чекист, держа перед собой пистолет-пулемёт.
