– Девочкой я была симпатичной, ласковой и весёлой. Но иногда выдавала такие номера… Раз в садике стало скучно, захотелось домой. Тем более что у нас гостила кокочка. Я понимала, что из группы раньше времени меня никто не отпустит, и потому жалела себя. А воспитательница была настоящая мегера, которая за слёзы могла в чулан запереть или в угол поставить. Она всегда говорила, что советский ребёнок должен держать себя в руках. Но одна слабость у воспиталки была – она ненавидела пьяниц. И я, испугавшись наказания, наврала ей. Не знаю, как такое мне пришлось в голову. Папа, говорю, у меня пьёт, дома ругается с мамой. Просто сказала и забыла. А папа-то только по праздникам. Хороший коньяк или грузинское вино… Он – настоящий петербуржец, невесть в каком поколении. Тогда писал докторскую диссертацию. Накануне его дня рождения мама с кокочкой пекли пироги. Сам он работал за столом. Вдруг звонят в дверь, мама спешит открыть. Входит представительная комиссия, человек семь, и наша мегера с ними. Вот, говорит, ребёнок пожаловался на бесконечные пьянки. Родители, мол, всё время скандалят и даже дерутся. Я вспомнила, что наболтала ей, и заплакала. Но родители-то ничего не понимали! Комиссия требует показать всю квартиру, а мама отказывается. Тётя стала разбираться. Тут и папа вышел. Когда всё разъяснилось, я закатила истерику. Призналась, что наврала. С меня, конечно, спросу никакого, но папа получил первый в жизни сердечный приступ. Оказывается, ещё до проверки квартиры успели позвонить в Политехнический институт. Еле замяли скандал. Пришлось мне много раз повторить, что я всё сочинила. Кончилось тем, что кокочка забрала меня из детского сада и увезла на Урал, где я и жила вплоть до самой школы…
Телефон замолчал совсем, и мы смотрели на него, мысленно умоляя Наталью Лазаревну позвонить. Ведь она знает, что Мила ждёт! Почему не может выкроить несколько минут, а уж потом заняться своими делами? Наверное, скоро всё разъяснится – так или иначе…
– Мне бы тогда успокоиться, вспоминать почаще о своём проступке. Но я подумала, что всё забыто. Да и разве можно было на меня сердиться? Родители пытались ничем меня не огорчать, тётя тоже. И я продолжала считать себя ребёнком, которому позволено многое. Мне ещё не было пятнадцати, когда я в походе потеряла девственность. Мне хотелось сделать это первой в классе, завоевать авторитет. Тогда как раз началась сексуальная революция, если кто не помнит. Посиделки у костра, песни под гитару, ночевки в палатках. И роман с парнем из старшего отряда. На всякий случай я выпила молоко с четырьмя каплями йода; девчонки говорили, что это – верное средство от беременности. Во время экзаменов меня тошнило, но всё объяснили переутомлением. А когда закончила восемь классов, поняла, что залетела. И снова пришлось обращаться к кокочке. Она была против абортов, но поняла, что я себе не могу позволить ребёнка. На Урале, в глухой деревне, жила старуха-знахарка. Она дала мне что-то выпить. Вскоре началось кровотечение, и случился выкидыш. Папа ничего не узнал, мама с тётей охраняли его от потрясений. А я поступила в медицинское училище, чтобы раз и навсегда закрыть для себя тему криминальных абортов и вступить на дорогу респектабельности…
Мила говорила, а мы слушали; в углах комнаты постепенно сгущался мрак. Сильно запахли цветы, особенно наши розы, и с естественными ароматами смешались духи всех собравшихся женщин. Водяная гамма, зелёные ноты, восточно-ванильные и с запахом специй – все они делали воздух в комнате терпким и густым. Почему-то от торжественной полутьмы, от ползущего в форточку холодка, от изысканных запахов цветов и духов мне стало по-настоящему страшно.
