Вострикову я помню смутно – так, серая мышка. Теперь еще толстая. Толстая серая мышь.
«Ты что! Такая прикинутая! Спрашивала, как ты. Хорошо, говорю. В мебельном бизнесе. Оказывается, теперь покупают». – «Бизнес?» Мне не успеть за ее поворотами. «Да при чем здесь!.. Бывшие коммуналки». – «В бывших коммуналках воняет, – я говорю. – Гнилыми трубами». – «Подумаешь! – Яну не собьешь с толку. – Трубы так трубы: недолго и поменять. Подкопим, сделаем евроремонт. Как в Европе. Въезжают, потрошат до перекрытий. А потом все по-новому: и пол, и перегородки… Ты только представь: коридор! Потолки… Три с половиной как минимум. А окна…»
У меня слипаются глаза. Подкопим, сделаем евроремонт… И все будет хорошо…
«Ладно, – она жалеет меня, – спи… Пойду посижу на кухне. Покурю…»
Коридор, оклеенный желтоватыми обоями… Рано или поздно мы обязательно съедемся: сменяем две двухкомнатные на одну коммуналку. Огромную, с потолками и окнами… Во сне я знаю: это не квартира. А мое выпускное сочинение. «Символика желтого цвета в романах Ф.М. Достоевского». Повезло, отличная тема. В моей памяти множество цитат: желтая каморка Раскольникова, лицо Мармеладова, Сонин желтый билет, мебель в кабинете Порфирия Петровича, перстень с желтым камнем…
Сейчас я возьму ручку и начну с самого начала… «Господи!» – обмираю от ужаса: цитаты, которые я учила, никак не подходят. Здесь живут другие персонажи. Те давным-давно умерли. Остались их внуки или правнуки. Теперь они тоже – старики…
Старуха – на ногах стоптанные бурки – крадется в кухню. Оглядывается, льет из горшка. Желтая струйка утекает в раковину. Уборная далеко, через три двери. Каждый раз не находишься… Сует под фартук. Крадучись, идет к себе…
Голая кухонная лампочка, желтый цвет вполнакала. В дверях – размытый силуэт. Женщина в синем фланелевом халате входит, направляется к раковине. Пускает горячую струю. В нос шибает старушечьей мочой. «Сука! Опять за свое…» Шагает, напирая на пятки, колотит в филенчатую дверь: «Сволочь! Башку пробью!»
В дверную щель лезет запах хлорки. Старуха принюхивается. Ей очень страшно. Та – молодая. Возьмет и изведет. Только и ждут ее смерти – зарятся на комнату. Старуха всхлипывает: «Отравители». Грозит желтушным кулачком…
Женщина в халате и рваных тапках выходит из своей комнаты. Дергает запертую дверь: «Оглох? Засел, алкаш поганый!»
Старик в застиранной майке шарит за унитазом: там припрятан мерзавчик. Выпивает единым духом. Желтый кадык работает как помпа. Оглядывается, сует за горшок. Стерва! Найдет, устроит выволочку… Моет, моет! Провоняла своими мылами… Плюет в пол.
Женщина уходит к себе. Садится в продавленное кресло. На днях явилась агентша. Каждому по отдельной плюс доплата. Старуха, гадина, уперлась: тут родилась – тут и помру…
Она думает: никогда не кончится. А эти? Богатые сволочи! Есть же деньги… Вот и кокнули бы старую суку. Теперь это просто: придушить – и всем хорошо.
Финской таможне понадобился договор на русском. Фридрих пожимает плечами: «Отправьте».
Я выхожу в приемную.
«А какой номер финского факса?» Елена поливает цветы. «Внизу, на договоре», – наклоняет леечку, льет осторожно.
Заправила. Face down. «Стой! – Катерина вскрикивает. – С дуба рухнула? Это же – наш!»
«Что случилось?» – Фридрих выглядывает из кабинета.
«Извините, – Елена улыбается. – Это я виновата. Чуть не разбила цветок». Катерина клонится над клавишами. Отводит тлеющие глаза. «В другой раз, – он оглядывает строго, – постарайтесь как-то потише. Я уж думал…»
