Люся родилась в сорок втором. Узнав об очередной беременности, Люба схватилась за голову. Выносить ещё одного ребёнка, когда эти-то с голода пухнут, на одних картофельных очистках живут.
Что же делать? Можно обратиться к повитухе, та умеет травками разными и припарками провоцировать выкидыш, но не могла, не могла Люба решиться на это. Перед Богом не могла. Ведь слово дала, тогда ещё, на берегу, когда впервые остервенело, до исступления отдавалась Васе. Слово, что если Господь сжалится и подарит ей радость материнства, то, сколько бы ни дал, всех выносит и на ноги поставит. И слову этому была верна.
Люся родилась в Унече. На восьмом месяце беременности Любу вместе с детьми эвакуировали в Россию. Маленький черноволосый карапуз помог выжить остальным детям. Грудным молоком Люба выкармливала не только новорожденную, но и всех остальных детей.
Задумалась Любовь Филипповна, погрустнела и пропустила момент, когда взвизгнула скрипка – калитка. По бетонной дорожке к беседке прошествовал тёмный силуэт мужчины, высокого, стройного. Увидев в тусклом свете облепленного комарами и мошками фонаря мать, Юра приподнялся на цыпочки и, осторожно ступая, приблизился сзади. Большие руки нежно обхватили ссутулившиеся плечи. От неожиданности Любовь Филипповна вздрогнула:
– Юрочка! Сыночек!
– Извини, мать, напугал.
От сына пахло пряным ароматом незнакомого одеколона. Любовь Филипповна уткнулась носом в отворот пиджака.
– Как же от тебя хорошо пахнет. Что за одеколон такой? Дорогой, небось?
– Мам, для меня самый лучший аромат – это запах твоих волос, – чмокнул в сухую щёку, – ну и пирогов, конечно. Как же мне их не хватает, там, в общаге.
– А я тебе напеку завтра гору, возьмёшь с собой и друзей угостишь.
– Это хорошо, но на месяц-то их всё равно не хватит.
– А ты приезжай чаще.
– Чаще не получается, увы. И так еле вырвался на денёк.
– Понимаю, сыночек. – Любовь Филипповна нежно погладила тыльной стороной ладони Юру по щеке, ещё раз вдохнула сладковатый аромат и, не поворачивая головы, крикнула в сторону дома: – Вася!
Тяжёлые шаги не заставили себя ждать.
– Ух, ты! Сынок! – Василий Евстафьевич протянул широкую ладонь. Рукопожатие получилось крепким, сын ни в чём не уступал отцу, та же косая сажень в плечах, тот же глубокий взгляд, та же смоль в волосах. Похожи, ой, как похожи, только время добавило старшему немного седины, припухлости под глазами и глубже прорезало носогубные складки.
Следом за отцом на пороге показалась юная девица.
– Нина, зови Шурку, Юра приехал.
Высокая девушка с вытянутым лицом и чёрными, взбитыми в паклю волосами, старательно уложенными в «плетёнку», улыбнулась брату, обнажив сочные выпуклые дёсны с рядом крупных, плоских, белых зубов. Верхняя челюсть девушки выдавалась вперёд, что портило впечатление и давало повод сверстникам подтрунивать, называя улыбку «лошадиной».
Через пять минут семья Василия Погоды в неполном своём составе собралась за столом. Как же хорошо! Усеянный бриллиантовой пылью звёзд небосвод замер в восторге. Бледная луна ласкает мягким светом, скучающе смотрит одним глазом. Время, убаюкиваемое светлячковым стрекотанием, течёт медленно, размеренно.
Чай приятно пить молча, вдыхая его терпкий аромат, к которому настырно примешивается запах запечённого теста, тёплого картофеля и ещё чего-то еле уловимого. Ах, да! Так нежно пахнут плоды айвы или гуты (кому как нравится) в тазу, оставленном возле кресла.
