Непростые смертные - страница 6

Пиип… пиип… пиип… пииип…

– Спасибо… думаю, Клава не знала бы, куда себя деть, если бы ты не пришёл… смерть не задевает тебя… а ей тяжело…

У Ефима смыкались глаза, едва удавалось вдыхать воздух. Сквозь полуоткрытые тяжёлые веки он видел, как гость легко поднялся, бесшумно подошёл к окну, резким движением раздвинул шторы и распахнул окно. Пахнущий зеленью и бензином воздух хлынул в комнату. Ефим радостно вдохнул его.

– Ты всё понимаешь, – повторил Ефим неожиданно чётким голосом. – Но похоже одну тайну я раскрою раньше тебя…

Гость не обернулся. Тело закоченело на кровати. Ефим умер успокоенным, на его губах даже осталась едва уловимая улыбка. Посетитель в чёрном по колено наглухо застёгнутом плаще смотрел в окно. Его лицо оставалось прежним, безрадостным, но не тревожным. Он оставил окно открытым. Прошёл мимо тела, не посмотрев, открыл незапертую дверь – Клава грызла палец, обливаясь слезами. В её глазах были неверие и обида, что один старик умер, а другой продолжает жить.

Гость ничего не сказал, только посмотрел пристально на Клаву и покинул дом размеренными твёрдыми шагами.

Часть I. До.

Берсерк

Уши слышат лишь собственное сбитое дыхание. Погоня – нечто сакральное, иначе быть не может. Тобой овладевает что-то, вселяется в тебя. У этого красные глаза и громко бьющееся сердце, оно шумно дышит, сглатывает копящиеся во рту слюни.

Сквозь помутившую склеры дымку трудно смотреть. Приходится часто моргать. Всё одно ни черта не видно.

– Дьявол!

Ругательства сыпятся с языка, словно сбегаются всякий раз со слюной ко рту. Сыпятся скверные слова, брызжет непроглоченная слюна. Вокруг бледные вытянувшиеся лица. Смешно, ох и смешно! Перепугались, ублюдки?! Грёбанные выродки, сучьи потроха!

Они не знают, что такое раж погони… точнее, знают, но знают, как некоторые знают слонов, ни разу их не видав. Они никогда не испытают его, а потому никогда не узнают что он. Рррррраж!

Невозможно остановиться, даже когда нет нужды двигаться с места. А? Да – как же нет нужды? Нужда, такая нужда, не остановиться. Ноги, полусогнутые в коленях, водят кругами по селению.

– Что встали, бляди? Что пасти разинули?

Смешно! Ох и смешно же!

Челюсти квадратные, башки без шеи к плечам крепятся, пальцы, как поленья, а рожи бледные и губы трясутся.

– Ублюдки! Суки!

Счастливая улыбка не сходит с лица. Погоня, раж тревожит горячую кровь, кровь предка, самого бога тьмы, и ты сам становишься как хренов бог тьмы! Ничто не остановит, ничто не сможет остановить, все и всё прогнётся, промнётся, будет сметено, втоптано в пыль, в прах…

Сглотнул слюну, ударил ногой в дверь – дверь с петель, как гнилушка, сзади руки, слабые, вялые. Наотмашь в рыло. Ублюдок скатился с крыльца. В сенях служанка. Забилась в угол, затаилась, думает укрыться в темноте. От меня?!

Тупая сука! Клинок ей в пасть до упора, прямо сквозь зажатые на губах пальцы, пока позвонок не чавкнет. Кровь во все стороны. Мечу нравится, он радостный и красный, праздничный. Ещё дверь – с петель. Мелкий крысёныш под лавкой. За шкирку рукавицей и без меча, так, ногой, хрустит хребет, крысёныш взвизгивает напоследок. Ещё дверь. Толстая сука с ключами на обширном поясе. Рука потянулась к связке, и тут её сучьи пальцы оттолкнули руку. Меч с радостью разделал тушу на три жирных куска.

– Падла вонючая!

Ключи и даром не нужны. Сапог встаёт на пухлую белую кисть, проминает хрустящие кости.