Непрожитое детство - страница 3

– Вам плохо?

– Нет, прекраснейше. Просто нравится валяться на полу и корчиться от боли, – голос незнакомки был старчески хрупким.

– Я могу вам помочь?

– Денег дай.

– Сколько?

– Много.

Екатерина выписала электронный чек на две тысячи рублей – сумму огромную. На эти деньги незнакомка могла сделать дорогостоящую операцию, если в ней нуждалась.

– Грехи искупаешь?

– Успех покупаю.

Две темные фигуры, одетые в черную кожаную униформу с металлическими вставками, стояли за колонной и наблюдали за Екатериной. Это были те самые латиноамериканки из зала суда. Косые тени ложились на их некрасивые встревоженные лица.

– Почему датчик не работает? – спросила высокая.

– Сдала на профилактику. Все законно, – ответила Толстушка, и в ее взгляде промелькнула нежность.

– А бомжиха на полу?

– Сейчас сниму с датчика показания.

– Давай, давай, действуй! – рявкнула старшая.

Высокая – Василиса – водила пальцем вдоль ложбинки фальшивой мраморной колонны. Ее подчиненная считывала информацию с датчика бомжихи.

– Ну? – спросила Василиса.

– Старуха из дома престарелых. Больна, четвертая стадия рака. Бездетна. Увлекается наркотиками.

– Ладно, глаз с Екатерины не спускай. Прощупай соседей. Всегда найдется готовая выполнить гражданский долг.

Лицо высокой милиционерши зашевелилось, силясь улыбнуться, от этого сделалось еще более уродливым.

– Заставим. Может, напрямик к детям? – Толстушка подняла на старшую выцветшие, липкие глаза.

– Ага, еще не хватает разбираться с комиссией по ущемлению прав несовершеннолетних!

– Так белые сиротки! Кому до них дело!

– Дура! Лишь бы повод нашелся. Вспомни махинации с премиями, – Василиса избегала местоимений. От этого ее речь была порою непонятна.

– А может, твоя мама что-нибудь перепутала? – прошептала Толстушка.

– Чего?

– Про сыворотку? Вася, к концу жизни она совсем того… – маленьким голосом сказала Толстушка и улыбнулась рыхлыми губами.

– Молчать!

Толстушка затихла.

– Надо еще к судье заглянуть и вызвать на разговор, – примирительно добавила старшая.

Екатерина вошла в больничную палату Эльзы – девочки-подростка, в изнасиловании которой обвинялись супруги Бирюзовые. Обыкновенная комната с двумя подвесными кроватями. Одна из которых была свободна, а на другой лежала Эльза, вся утыканная блестящими трубками. Екатерина с нежностью посмотрела на девочку. В лице Эльзы сочеталась детская звонкость и уже взрослая грусть.

Немного отдохнув и съев таблетку жаркого, Екатерина достала одноразовую губку. Она быстро омыла тело с едва оформившимися грудями и светлым пухом внизу живота. Эльза была хороша. Екатерина невольно залюбовалась чужим началом жизни.

– Какая ты красавица! Шея тонкая, гибкая. Плечи плавные. И у тебя чудесный овал лица – сердечком.

На полу Екатерина заметила пожелтевший, ветхий лист – фрагмент статьи из старинной, еще бумажной газеты с фотографией незнакомого мужчины. На подушке – голова явно неживого человека. В лице отрешенность и опустошенность, черты словно стерлись. В статье говорилось, что неизвестный папарацци подкупил медбрата, пробрался в палату великого режиссера Феллини и сделал посмертное фото мастера. Автор статьи утверждал, что вся Италия возмущалась актом вандализма, учиненным над ее любимцем и гением. Автор обвинял папарацци в преступном неуважении к частной жизни. Екатерина видела несколько фильмов Феллини. Ленты походили на ожившие живописные полотна. Феллини поражал своими женщинами с обильными грудями, иронией и тайной. Екатерина удивилась, что автор статьи порицает вторжение в частную жизнь, вернее в смерть. В двадцать втором веке понятия частной жизни не существовало. Все, в том числе гении, жили под прицелом камер, прослушиваемые, прощупываемые. Это стало нормой, поддержанной страхом перед терактом со стороны Белого Братства.