Обладатель хризантемы поднял одно ухо и повертел головой, чтобы определить источник звука. О! Тюню увидел! Аж челюсть отвисла – если так можно сказать о собаках. Где ж тебя держали, что ты домового никогда не встречал, подумала я. Кошки и собаки умеют видеть призраков, домовых и прочих обитателей параллельных миров. Что ж это за дом был – без домового? Тем временем Тюня провела ревизию собачьей шерсти:
– Мыть! Мыть немедленно! – защебетала она. – А потом чесать!
– Мыть будем завтра, – сказала я вслух, – сейчас его накормить надо.
Пес, действительно, отличался сообразительностью, потому что при слове «накормить» потрусил на кухню. Но шел он как-то странно…
– Эй, парень, – присвистнул Громов, – да ты у нас хромой!
Правую переднюю лапу пес явно щадил, старался на нее не наступать, и остальные его лапы цокали по полу в ритме вальса: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
– Не собака, а дактиль какой-то, – пробормотала я, но Громов услышал:
– Что есть дактиль?
– Стихотворный размер. Трехсложный. С ударением на первый слог. Мы в институте когда учились, чтобы этот размер распознать, одну мнемоническую фразу произносили: «Вырыта дактилем яма глубокая».
– А, понял! Это же как вальс!
И Гр-р запел: «В парке старинном деревья шумят листвой…»
А я вдруг вспомнила, как отец напевал этот вальс, кружа меня и подбрасывая к потолку. И мне не больше двух лет… Наверное это самое раннее мое воспоминание.
– Гринь, а ты откуда этот вальс знаешь? Я его сто лет не слышала, никто уже не поет.
– У меня учительница музыки была, и это ее любимый вальс, из какой-то оперетты. В четыре руки мы с ней играли, а она еще и пела и меня петь заставляла. Но мне тогда не понять было, в чем там кайф. Подумаешь, «руку твою, как счастье, осторожно зажал я в руке». Ну, зажал… И что? Это теперь я знаю, ЧТО…
Тут пес вклинился между нами и вежливо повилял хвостом.
– Он напоминает о твоем намерении его накормить, – засмеялся Громов.
Пес еще усердней замахал хвостом и заулыбался. Вы когда-нибудь видели, как собаки улыбаются? Во всю пасть. Я даже смогла рассмотреть собачьи зубы – давно не молочные. Года три псу, не меньше. Жизненный опыт уже приобрел…
Я покопалась в буфете, нашла подходящую миску, накрошила в нее хлеба и залила подогретым бульоном:
– Иди, собака. Пока это ешь, а завтра куплю тебе настоящей собачьей еды. Как тебя звать-то будем?
– Может, Асмодей? – спросил Громов, снимая с плеча Морковку и усаживая ее на подоконник.
Тюня немедленно пристроилась рядом с кошкой и стала оранжевой – от удовольствия, что пса оставили.
Я поняла идею Гр-р: Асмодей, Хромой бес, герой романа Рене Лесажа. Как там у Лесажа? Самый деятельный из всех чертей преисподней, изобретатель каруселей, танцев, музыки, комедии и всех новейших мод…
– Длинно для собаки, хотя, наверное, он по своей сути Хромой бес и есть – не в меру хитрый и пронырливый…
– Тогда пусть будет просто Бес! – и Гришка посмотрел на пса. Новоиспеченный Бес никак не отреагировал, продолжая поглощать еду.
– Бес! Бес! Бес! – на разные лады повторял Гр-р, но пес упорно не желал обращать внимание на призывы Громова.
– Нет, – наконец произнес Гриша и повернулся ко мне. – Не нравится ему.
– Может, у него уже есть кличка, он явно с людьми жил, – мне не хотелось нажимать на свою синюю кнопку, чтобы узнать, как звали собаку. Тогда я сразу бы поняла, где он жил и, возможно, чей он. Начались бы проблемы с возвращением… А я видела, что Громову хочется оставить собаку у нас.
