Вот зачем я всё это говорю? Сыплю прописными истинами, но мне так больно видеть, как мать становится на горло мечте своего ребёнка. Ирина Фёдоровна тем временем идёт к входной двери, но, взявшись за ручку, останавливается. Я вижу, как напряжены её узкие плечи под старенькой шерстяной кофтой, спина — внутри этой женщины определённо борьба, но мы с ней не подруги, чтобы откровенничать.
— Ирина Фёдоровна, может быть, я могу чем-то помочь? — предпринимаю последнюю попытку выяснить, зачем эта женщина так поступает. — Если вы беспокоитесь об оплате, то не нужно. У нас есть квота, Нику переведём на бюджет, всё будет хорошо.
Я знаю, что ступаю на тонкий лёд, но и об их сложном материальном положении тоже наслышана. И вполне возможно, своими словами оскорбляю Ирину Фёдоровну, но я прекрасно помню, как когда-то было тяжело мне самой, и как была благодарна за протянутую руку помощи. Гордость — это чудесно, но когда твоему ребёнку нечего жрать, пойдёшь на что угодно. Мне ли об этом не знать?
— Нет-нет, спасибо. Просто… мой муж…
— Муж? — невольно вырывается из меня, потому что ни о каком муже ничего не слышала.
— Да, будущий, — сверкает робкой улыбкой, а до меня, кажется, начинают доходить и причины, и следствия. — Он говорит, что танцы — это несерьёзно. Я с ним согласна. Надо думать о поступлении в нормальный институт, а не продолжать трясти задницей под музыку.
И тут мне становится обидно.
— Подождите, о чём вы? Нет, я понимаю: хороший институт — это важно. Но и танцы для Ники важны.
— Ничего, вот начнёт думать об учёбе, а не о танцульках, всё наладится.
Ирина Фёдоровна поджимает губы и в защитном жесте вскидывает высоко голову. Я смотрю на тонкую нитку, в которую превратился её рот, на решительный огонёк в светлых глазах и сжимаю под столом кулаки. Где-то за стеной играет музыка, а в одном из классов девочки первого года обучения старательно разучивают новые движения.
“И раз, и два, молодцы, девочки!” — доносится до меня, но словно сквозь вату, потому что Ирина Фёдоровна всё ещё пытается мне объяснить, почему для Ники танцы — пройденный этап. И это невыносимо слышать.
— Павел говорит, что все эти танцы — прямая дорога к проституции. Ничего хорошего из этого не выйдет. А я… я не хочу второй раз остаться одной. Вы же женщина, вы должны меня понять.
И выходит, будто бы, если задержится в моём кабинете на одно лишнее мгновение, случится что-то страшное.
Щёлкает доводчик, дверь закрывается, а я опускаю голову, укладываюсь лбом на прохладную столешницу. Имею ли право осуждать эту женщину, которая просто хочет замуж, счастья, любви? Нет. Но я не могу понять, как можно позволить чужому человеку ломать жизнь ребёнку, за которого несёшь ответственность. Боже мой, как сложно это всё.
И, наверное, я потому в том числе всю жизнь избегала тех отношений, которые могли бы привести к чему-то серьёзному. Из-за Маши и не жалею. Дура? Возможно, но я бы никогда не позволила, чтобы моей дочери кто-то выставлял условия, если это не родной отец. Сложно всё. А может быть, просто не встретила того, кому могла бы доверить себя и дочь.
Не встретила…
Звонит телефон. Не глядя, протягиваю руку, принимаю звонок, и голос Сергея мёдом в мои уши.
— Я же обещал, что позвоню.
Он явно доволен — даже в голосе слышна улыбка, и я вторю, растягиваю губы, потому что накатывают волной воспоминания о сегодняшнем утре. Сладкие, терпкие, головокружительные.
