– Смешно, – улыбается мама. – Толик – дедушка – это нонсенс, за ним самим еще глаз да глаз, того и гляди, поесть забудет.
Из комнаты доноситься приглушенный стон мальчишки. Мы с мамой как по команде вскакиваем и мчимся в детскую. Одеяло сбросил, рубашка промокла от пота, развернулся чуть ли на сто восемьдесят градусов: на ту сторону кровати, где были его ножки, да еще и в позе зародыша. Спит и стонет – бедняга. Накрываем его одеялом и идем допивать кофе.
– Проснется, будем фотографировать, – заключает мама.
– Может не нужно…
– Ты предлагаешь его усыновить, что ли?
– Да нет, просто не хочет ребенок к родителям, мало ли, может, они били его… Нужно в милицию позвонить. Вдруг его ищут. Бабушка какая-нибудь или тетя…
– Эх, Ириш, давно ты, как я погляжу, с местной милицией не связывалась… Точнее никогда… Лучше подождем, что Толика брат скажет.
– Ладно, – пожимаю плечами.
Достаю из сумки Никон, показываю маме фотки с моей последней выставки. Детки-аутисты рисовали, нужно было благотворительные взносы им на интернат собрать, а их немного абстрактные картинки продавались на удивление легко. Аутистов редко держат дома – слишком уж индивидуальный подход им нужен. Работать с ними возможно только при помощи красок и звуков. Прикосновений они боятся, говорить не хотят. Все это я и объясняю маме по ходу дела.
Мальчик проснулся и беззвучно лежал, аж пока мы с мамой не решили проверить как он. Температура спала немного – лучше, чем было, но хуже, чем могло бы быть. Посадили его, сфотографировали.
Накормили бульоном, дали лекарство, снова уложили. Говорить он не пытался. Вяло переводил взгляд то на меня, то на маму, в зависимости от того, кто из нас в данную минуту был с ним на связи. Жесткость во взгляде, напряжение загнанного подранка не пропала полностью, сокрылась до времени за отрешенностью. То, что он нас не боится – это хорошо, но его равнодушие не свойственно восьмилетнему ребенку (приблизительно такой возраст я ему приписала исходя из роста и чего-то там еще). Дети его возраста когда болеют, капризничают, требуют внимания, ласки, тут же сообщают «что ты делаешь, я уже большой, справлюсь сам», балуются, не слишком любят пить лекарство, хотят мультиков и компьютерных игр, независимости и футбола… Непонятный случай.
– Что делать будем, у тебя поезд завтра? – поинтересовалась мама.
– Что-что, отпуск продлевать, не могу же я тебя бросить одну с ребенком, я же не папа, – улыбнулась я.
– Да ты, слава богу – не он, – рассмеялась моя мамуля.
Обиды на отца она не держала. Он был женат, когда они познакомились, она была девочкой совсем, он – ее преподавателем по экономике. Она влюбилась, он развлекался – обычная история. Но в отличие от других участниц подобных историй, мама изначально не строила иллюзий на его счет, они ей, видимо, вообще не свойственны. Их отношения длились полгода. Когда она сказала ему, что беременна, он погладил ее по головке, поинтересовался, что она будет делать, услышал «рожать», покровительственно бросил на стол сумму, должную внушить маме уважение к его щедрости, и пропал в огне новой страсти как стойкий оловянный солдат. Так и живем.
Вечером третьего дня мальчик наш, можно сказать, выздоровел, но жизни в нем от этого больше не стало. Лежит на кровати, перелистывает книгу за книгой (мы так и не поняли, умеет ли он читать), вряд ли вглядываясь в текст, останавливая взгляд только на редких картинках в «Робинзоне Крузо», «Айвенго», «Острове сокровищ» и незаметно как-то, чтобы они уж слишком были ему интересны. Решила рассказать ему сказку, вдруг поможет.
