Я между тем был беспечен и считал разговоры про эти его намерения выдумкой, хотя, имея перед глазами кое-какие мелочи-подсказки, мог бы и озаботиться: Боб был моим соседом и жил за гипсовой перегородкой.
Но нет худа без добра. Как выяснилось, бомба была, и что-то там Боб перемудрил или, наоборот, не рассчитал, потому что она самопроизвольно взорвалась в нужный момент. Правда, если бы она взорвалась немного пораньше, я был бы только «за», потому что при таком раскладе мой средний палец имел шанс остаться при мне.
…
Понять выражение глаз доктора, смотревшего на меня сквозь толстые линзы очков, не представлялось возможным, однако по лицу его, источавшему торжественную печаль, можно было делать кое-какие прогнозы о будущем вердикте. Моя медицинская карта лежала у него на коленях, он закончил листать ее уже пару минут назад, но почему-то до сих пор молчал. Вероятно, слова «мы сделали все, что могли, но, к сожалению…» все еще давались ему с трудом.
Тела своего я не чувствовал, на прямой связи с головным мозгом были только веки. Они были тяжелые и поднимались и опускались ценой больших усилий. Объяснение представлялось мне простым: я был накачан анальгетиками для облегчения страданий перед неизбежной своей кончиной.
Удивительно, но подобная перспектива не вызывала во мне никаких эмоций. К предстоящему своему переходу в небытие я был равнодушен. Хотелось только, чтобы в момент этот, вместо похожего на стрекозу дипломированного специалиста по человеческим недугам, присутствовала бы около моего ложа прекрасная дева в коротком белом халатике с глубоким вырезом на груди, белом же колпачке с ярко-красным крестиком на лбу и раскрашенными в цвет крестика пухлыми губками и ноготками…
– Кхм! – доктор прервал мои грезы в тот момент, когда я увлеченно созерцал капельку пота, скользящую в направлении центра Земли по ложбинке между двумя теплыми холмами, двигающимися вместе с учащенным ее дыханием.
Я открыл глаза.
Кривящийся улыбкой большой тонкогубый рот заявил мне, что жить я буду, и тем дольше, чем лучше научусь выбирать себе соседей, что опасных повреждений внутренних органов у меня не обнаружено и что самые серьезные мои проблемы – это контузия и потеря пальца на правой руке. Далее последовало описание предполагаемого лечебного процесса, но я уже не слушал – во мне внезапно появилось и на удивление быстро стало расти раздражение, не оттого, конечно, что я так ошибся в прогнозах своего собственного будущего, и даже не оттого, что не дали мне досмотреть мою чувственную фантазию с медсестрой, а потому что этот похожий на насекомое умник позволил себе в каком-то чересчур игривом тоне высказываться о вещах, о которых он не имел ни малейшего представления и по отношению к которым подобный тон был совершенно неприемлем. На светлую память о Бобе наступила нога в грязном сапожище, а моя героическая стойкость в противостоянии двум неизвестного происхождения негодяям и вовсе осталась за кадром – было от чего разозлиться.
– Мы вас на ноги поставим, – доктор ободряюще оскалился, показав свои шикарные керамические зубы, – можете не сомневаться!
Я хотел было сказать ему, что еще немного – и я сам, безо всякой посторонней помощи, поднимусь и уйду отсюда, только чтобы избавить себя от нужды созерцать его лицо и слушать его речи, но не стал, потому что он, словно читая мои мысли, вдруг заторопился на выход и, помахав мне ручкой от самой двери, удалился.
