– Я думаю, – слышу наконец тихий голос паренька, но выдыхаю, кажется, сам: – Александру во взаимоотношениях с товарищами чуть-чуть не хватает постоянства, с друзьями – безрассудства, слепой веры в них и их нормальный авантюризм, немного доверия и… верности, что ли, преданности… – Я смотрю уже в широко раскрытые Санькины глаза: – Чуть-чуть, понимаешь?
– Ин-те-рес-но, – с удивлением, будто видит меня впервые, тянет в замешательстве по слогам Елизавета, вытаращившись на меня. – А что скажешь… ну, вот, к примеру, про Аниську? – увлёкшись, переходит она на сленг нашего класса.
– Анисимов Антон, конечно, очень плохо учится, – серьёзно, не замечая притихших ребят, увлекаюсь и я, повернувшись в сторону одноклассника, – но у него сложная, помнится, ситуация дома, в семье; опять же, компания…
Вот удивительно: откуда всё это вспомнилось вдруг – и имя, и фамилия, и что-то про его семью, компанию, на какой парте сидит? Ведь это говорю я сегодняшний, а не тот четырнадцатилетний, стоя перед своим классом… Помнится, я не любил стоять перед классом и говорить что-то, привлекая к себе всеобщее внимание. Впрочем, не люблю и теперь быть на виду, но сейчас с огромным интересом, даже удовольствием вглядываюсь в забытые лица своих одноклассников. Радуюсь вдруг реально ожившему в сознании целому миру своей памяти: он словно выскочил теперь из ниоткуда, захватив меня целиком, закружил, закружил. Хотя, конечно, не совсем ниоткуда – от моего паренька, ведь сам-то он никуда не делся и остался во мне.
До сих пор, кстати, никуда не делся!
– Но сам Антон, – продолжаю, – совершенно безобидный, добрый и интересный человек. В общем, несмотря на то, что все в школе его считают страшным хулиганом и прогульщиком, на самом деле он хороший надёжный товарищ: если уж пообещал что-то, то обязательно сделает, можно не сомневаться. Это, думаю, Елизавета Афанасьевна, – всё больше увлекаясь, говорю уже начальствующим голосом с присущими мне сегодняшнему командирскими металлическими нотками, не терпящими возражений, – необходимо вписать ему в характеристику как предложение всего нашего комсомольского собрания. Это… поможет ему в жизни!
Класс, наша Елизавета и мой закадычный друг Шурик, открыв рот, напряжённо смотрят во все глаза то на меня, то на Аниську, то снова на меня… Я же, не замечая всего этого, продолжаю:
– А тебе, Антон, во всём этом хаосе вокруг тебя просто необходимо найти… себя самого. И всё! Понимаешь?.. Пора проявить характер.
– А нашему комсоргу? – слышу чей-то неуверенный голос с задних рядов.
– Нашей Светке Самойловой, – живо поворачиваюсь к однокласснице, но, почувствовав на себе напряжённые взгляды педагога и ребят, осекаюсь и… перевожу разговор в шутку, – нужно просто… чаще улыбаться!..
Класс хохочет!
А я, с удовольствием глядя в их удивительно открытые чистые лица, – тогда мы все были такими! – цитирую незабвенного барона Мюнхгаузена из только что вышедшего на экраны и мало кем пока просмотренного фильма Марка Захарова:
– Ведь серьёзное лицо, господа, не признак большого ума, все самые большие глупости в мире делаются именно с ним.
От души смеётся мой друг Шурик.
Смеётся даже сама Светка, наш суровый комсорг.
Смеются все-все-все!
Улыбается классный руководитель.
Я же, шепнув Елизавете на ухо, что, мол, мне очень срочно нужно выйти… в туалет, не ожидая ответа, выскакиваю из класса и быстро несусь прочь… из школы. Ну нужно же как-то собраться с мыслями, переварить случившееся, переговорить… с собой, что ли, – короче, побыть наедине, успокоиться.
