«Эх, как же он поедет назад, – снова овладевает мной тревожная мысль о моём парнишке: ведь он, то есть я четырнадцатилетний, самостоятельно из Ломоносова дальше Петергофа ещё ни разу не уезжал. – И чего это вдруг потащило его сюда?.. Да и меня, кстати, тоже?..»
Жуть!
Неприятный холодок мыслей туманит сознание: моё ли? его? – неважно!
Вот же удивительно всё-таки устроен человек: насколько юность живее реагирует на изменение окружающей среды, быстрее адаптируется к новым условиям, адекватнее откликается на них, а главное – оптимистичнее смотрит на всё происходящее. Поистине, молодость в изменениях видит новые возможности, а зрелость – опасность. И когда оптимистичная стадия восприятия мира меняется на пессимистичную – юность заканчивается.
Но как бы задержать её в себе?
Как?
Может быть, своим отношением? Верой? Чем?
Одним словом, пока я теперешний с испугом копаюсь в своих страхах, переживаниях, сомнениях, мельком вглядываясь в заполонившие всё вокруг нас незнакомые стройки с высокими заборами и кранами, торчащими из-за них на практически несуществующем Богатырском проспекте, мой паренёк уверенно рулит к месту, где начинается строительство будущего кирпичного гиганта с противоположной от метро стороны проспекта. За этим в моё время действительно высоким и очень длинным, в два квартала, домом уместится целый микрорайон: школа, два детских садика, футбольное поле, пара десятков обычных жилых блочных домов и куча придомовых детских площадок. Но сейчас, в 19 80 году, его ещё нет: за несуразным деревянным заборчиком (почему-то вспомнилось серьёзное заградительное нагромождение Меншиковского дворца, когда мы с пацанами лезли сквозь него в подземелье в поисках подземного хода) вырыт гигантский, с целое озеро, котлован.
Мой паренёк в нерешительности останавливается возле него.
Я, отбросив все свои ностальгические переживания, пытаюсь вслушаться в его мысли.
– Этого не может быть, – вдруг восторженно шепчет он, – именно это я и видел сегодня во сне.
– Каком ещё… сне? – вмешиваюсь, не сдержавшись. – Не было никакого сна! Не помню.
– Ну как же не было? – почему-то не удивившись присутствию моей мысли, усмехается он. – А то странное видение угловой солнечной многоэтажки?
– Солнечной?.. – В сознании смутно всплывает забытая картинка новенького ярко-жёлтого углового блочного дома. – Там ещё, кажется, во дворе…
– Да-да, длинное, до самых подъездов замёрзшее озеро-яма, – вслух перебивает мою мысль парень.
– Правильно, – глупо улыбаюсь воспоминанию, – оно значительно больше того котлована, из которого мы сто лет назад вытаскивали Максов.
– Не так уж и давно, – улыбнувшись, парирует парнишка, – три года назад, когда белый дом на Победе строили.
– А помнишь?..
– Ну-у, ко-неч-но, – радостно тянет он, живо увлёкшись моими воспоминаниями. – Макс тогда сиганул в бездонную яму, спасая своего спаниеля, даже не подумав, что совершенно не умеет плавать.
– Да-да, – хохочу во весь голос, – весело мы тогда их спасали, да и «родаки» нас почти не отругали за испорченную одежду.
– Ещё бы! – смеётся вместе со мной. – Мы ж не могли пройти мимо!
– Конечно, не могли, – соглашаюсь, – нас теперь, ну, в моё время, должны были б даже наградить за это.
– Чем… наградить?
– Медалью!
– За что это? – дивится мальчишка.
– Как за что? – передёргиваю его плечами, как бывало когда-то. – За спасение утопающего!
– Так за что ж тут награждать, если он тонет?
