Но ведь Академия так и не возникла, царь умер, а то, что назвали значительно позже Славяно-греко-латинской академией, нельзя рассматривать даже как пародию на его замысел! Не была создана и ученая история России, так что Федор Алексеевич, по-видимому, ничего не добился. Однако представляется важным, что современники долго помнили о проекте Академии и «мудроборцам» не удалось обмануть их своими «эллино-славянскими школами», специально открытыми в 1680-х гг. на месте, где она должна была стоять. Думаю, что и потомкам проект помогает понять убожество наших университетов.
Дорогого стоило и царское одобрение исторической учености. Уже в начале 1680-х гг. появилась «Генеалогия» Игнатия Римского-Корсакова со всеми признаками научной монографии. Во второй половине 1680-х гг. решением проблемы достоверности исторических сведений занимались даже летописцы главного «мудроборца» патриарха Иоакима. Тогда же Сильвестр Медведев теоретически и практически развил изложенные в «Предисловии» к ненаписанной истории России представления в «Созерцании кратком» и «Известии истинном». А в 1692 г. Андрей Иванович Лызлов, начинавший свою литературную деятельность при царе Федоре, завершил первую обобщающую историческую монографию в России – «Скифскую историю», ставшую важным этапом формирования отечественной исторической науки [111].
Сложнее вопрос, какую роль играл в этих проектах сам Федор – не являлся ли он пассивным подписантом того, что подсовывали ему приближенные? Пусть изложенное А.П. Лихачевым и Сильвестром Медведевым соответствовало его взглядам, но сам-то он мог не прилагать никаких усилий для их воплощения в жизнь! Почему, например, «Привилегия» была утверждена им чуть ли не перед смертью? Конечно, Федор Алексеевич не предполагал, что умирает в разгар реформ, собираясь во второй раз жениться. Но главное не в этом. Реализация замыслов такого рода требовала наличия исполнителей и условий – а их ранее не было.
Симеон Полоцкий ко времени воцарения Федора отошел от педагогической деятельности и не столь активно занимался даже издательским делом, к которому прежде призывал. Медведев вернулся в Москву из негласной ссылки в мае 1677 г., и вскоре Федор Алексеевич лично переговорил с ним, посетив Заиконоспасский монастырь на Никольской улице [112]. Именно царь «не единократно приказал» Сильвестру жить в Москве и велел дать ему богатейшую, кроме Симеоновой, келью.
Воздействием царя можно объяснить стремительную карьеру Медведева на Печатном дворе. А в ноябре 1677 г. Федор Алексеевич санкционировал создание в Кремле Верхней типографии, издания которой были впоследствии прокляты патриархом. Это было, по оценке исследователей, «невероятным событием, неслыханным новшеством» – мощное бесцензурное издательство для новой, в том числе беллетристической, литературы. И оно могло осуществиться только потому, что царь нашел Медведева – человека, способного взять на себя практически всю редакционную сторону этого направления программы просветительской деятельности.
Типография с новейшим оборудованием и участием в оформлении книг главы царских живописцев Симона Ушакова выдала первую продукцию в 1679 г. Тогда же далеко за границами России услышали о твердом намерении государя «Академию устроить». Одни, как А.Х. Белобоцкий, устремились в Москву, чтобы передать студентам знания, полученные в университетах Франции, Италии и Испании. Из самого Иерусалима патриарх Досифей слал царю и патриарху Иоакиму грамоты с требованием вовсе запретить в России книги на латыни – этом универсальном языке науки, – а укрывателей их казнить смертью. Отечественные «мудроборцы» кричали, что если в Москве станут изучать латинский язык, то она станет добычей иезуитов, призывали «угасить малую искру латинского учения», иначе «пламень западного зломысленного мудрования… попалит… православия восточного истину».
