Уходила надежда – единственный человек, который мог бы ему помочь. Гуго нащупал под одеялом безвольную холодную руку парня.
Выживи, я тебя прошу! Великие силы, помогите ему! Помоги ему, Небо!
Под утро, уже на рассвете, навалился тяжёлый, как замшелый валун, сон: хоть пальцами глаза держи. Гуго почему-то казалось, как только он уснёт, парень перестанет дышать. Вот и сидел, таращась в серый сумрак. В окошке засветлело. По полу пробежала мышь. Далеко в деревне заголосил петух…
… рукав белой полотняной рубахи двигался как бы сам по себе. Руки в нём не было. Вообще тела в рубахе не было. Но она жила, шевелилась. Рукава разлетались и вздёргивались. Больше того, Гуго точно знал, кто в ней. Знал и ненавидел. Рубаха вдруг пошла винтом, взвихрилась и полетела выше и выше к небу и дальше по синему полю – чайкой…
Страх подбросил Гуго. Он проснулся, понимая, что дал слабину, прозевал и ничем уже не помочь.
Худой, как весенний суслик, Иолантис лупал глазами и бессмысленно улыбался. В дальнем углу колодой спала уставшая Прокла.
Жизнь продолжалась.
Глава 2
– И что мы тут делаем?
– В данный момент?
– Вообще. Я хочу знать, за какими демонами мы сюда притащились?
Хорошо, что над головой полоскался навес, иначе дурное солнце уже прожгло бы в их головах дырки. Лекс в просторной белой тоге возлежал на широком цветастом ковре, Энке метался по пространству, ограниченному тенью, и бушевал.
Вокруг простирался порт. С одной стороны сияла бухта, обсыпанная мелкими зелёными островками, посередине которых торчали причудливые скалы, с трёх других – людское кишение. Тюрбаны башенками, тюрбаны тыковками, пагри, дастары, банданы, головные накидки, ещё какие-то кундюкалки – призванные служить головным убором, и всё это самых разнообразных цветов. Дхоти, лунги, чудридары, шальвары, паджи… Пространство, кроме того, вмещало в себя огромное количество коров, коз, кур и прочей мелочи. И ни одной женщины. Зато грязь по истине мифологическая!
Друзья прибыли в Ваджамандрипур накануне поздно вечером. Морем. И переход-то был всего-ничего – дней десять – но качкой, отвратительной едой и душной сыростью вымотал до невозможности.
Шаланда бросила якорь в виду берега. Мгновенно образовавшаяся ночь залила пространство китайской тушью. Знакомцев в городе ни у того, ни у другого как-то не случилось, вследствие чего они остались ночевать на судне, привычно скрючившись в гамаках, чтобы утром, прихватив пожитки, сойти на твердь.
Лекс шествовал, придерживая полу белой тоги. Одетый в короткие штаны, Энке шлёпал за ним, взвалив на плечо баул с манатками.
Весь морской переход Лекс простоял на четвереньках над клюзом, а Энке – соответственно, над товарищем. Оба извелись. Один от морской болезни, другой от беспокойства.
Раньше такого с Лексом не случалось. То есть, любая качка была нипочём. Сказалась травма: три месяца полного беспамятства, потом три – неподвижности, и полгода медленного выздоровления.
Он заново учился всему: есть, пить, говорить и ходить. Пока однажды не понял, что если не уйдёт в первый попавшийся поиск, сойдёт с ума от пустоты. Была работа, было подчинение смыслам, он пустоты не чувствовал. Не стало работы, навалилась тоска. Иногда ему казалось, что он уже никогда не сможет войти в переход, но так же точно он знал, что попытается. Пусть попытка окажется фатальной. Лучше полное ничто, нежели выхолощенное существование калеки.
