Стою посреди площади, дома вокруг – ничего так, архитектурка. Народ одет по-разному, странновато, да чего мы с тобой только не видели. Ещё тарахтелки эти с колёсами. Вот чего не люблю, того не люблю. Но деваться некуда, я уже здесь. А ещё посреди площади хрен египетский торчит.
– Египетский… чего?
– В Луксоре полно этих колонн. Называется: плодородный орган бога Осириса. Такие кверху заострённые? Помнишь? Тут точно не Египет. А орган наличествует. Прислушался, речь вроде понятная. А прямо напротив меня огромными буквами написано «Университет». Туда-то думаю, мне и надо. Пошёл. Народ вокруг в основном молодой, и как-то на меня все косятся. Я морду тяпкой, и в ректорат. Там документы у меня приняли. Спрашивают, какой факультет выбрал. Строительный, говорю. Вдруг выходит из-за стола мужчинка совершенно определённого пошиба и, виляя бёдрами, начинает меня обходить по кругу. И так он ахает, так восхищён, что даже глазки закатывает. Сам белесенький, волосья колечками, личико гладкое, будто отекло, и кожа белая-белая – чисто опарыш. Я, говорит, декан факультета искусств. Прошу к нам. Умоляю, на колени щас паду. При этом поворачивается спиной, а штаны у него на заднице прозрачные. Мало того, против ануса в штанах дырочка, обшитая аккуратными такими стёжками.
Меня замутило, едва успел рот зажать. Спалю ведь тут им всё к чертям. Перетерпел. Прыщ понял, что не по адресу обратился, принял оскорблённый вид и вымелся из приёмной. И тут выходит ко мне сам ректор. Через плечо три голубые ленты. Он-то мне и объяснил, что по вновь принятому закону всё население моложе семидесяти лет обязано носить опознавательные знаки. И, значит, я, как приехавший из страшной глухомани и не знакомый с цивилизацией, должен сей же час решать. Активный – три голубые ленты. Пассивный – две. Трансвестит – одна. Активная лесбиянка – три розовые ленты, пассивная – две. Бисексуал – розовая и голубая. Я спрашиваю: а нормальные? Ректор как заорёт, дескать, нормальные в ленточках ходят, а отщепенцы, меньшинства то есть, в клетчатых хламидах. Для брака им потребно особое разрешение, учение для них стоит в два раза дороже, чада, рождённые допотопным способом, подлежат изъятию и передаче в нормальные семьи.
Я осмелился спросить, как остальные дети на свет появляются? Он отвечает: из пробирки. А в приёмной уже полно народу. И все то с одной, то с двумя ленточками. На вожака смотрят преданно, на меня алчно. Я начинаю вспоминать благословенные времена, когда можно было двух полководцев одним треножником отходить, чтобы добрым людям не мешали плодиться и размножаться, и одновременно – напутствие дедушки Миты, сидеть тихо. Короче – попал. Нет, говорю, я лучше в клетчатом. Мне так привычнее.
То, что с меня вдвое за учение взяли – чепуха, что жить пришлось в каморке под лестницей – тоже не самое страшное. Другое дело естественные потребности. Я ж нормальный половозрелый джинн, мне ж без личной жизни никак!
– Ну, и?
– Начал изыскивать варианты. И получил полный облом. Куда ни кинь, то голубые, то розовые. Засечёшь клетчатую хламиду – обязательно мужик окажется. Раз женщину на улице увидел. Идёт впереди, юбочка в сине-красно-зелёную клетку, на ножках белые гольфы с помпонами. Ножки, правда, кривоваты и коленки сухие, как у старой курицы. Но тут уж не до жиру. Догоняю, обхожу…
– И-и-и… – Лекса скрутило, но таки выговорил, – шотландские Дугласы. Килт с такими цветами у них.
