Не успела мужская часть семейства Финсбюри разместиться в купе, как уже начались раздоры. Ссора сама по себе вещь неприятная, а в случае с Моррисом она оказалась особенно некстати. Если бы он чуть подольше постоял у окна, эта повесть не была бы написана, поскольку тогда он смог бы заметить (как это сделали носильщики) появление еще одного пассажира в униформе сэра Фарадея Бонда. Голова Морриса, однако, была слишком занята другими делами, которые он (один Бог знает, сколь ошибочно) считал более важными.
– В жизни не слышал большей чепухи, – заявил он, возобновляя спор, который не прекращался ни на минуту с самого полудня. – Этот чек не принадлежит вам, дядя, он принадлежит мне.
– Он выставлен на мое имя, – отвечал старик с завзятым упорством. – Это моя собственность и я могу сделать с ней все, что захочу.
Чек на восемьсот фунтов был дан Джозефу на подпись, он же взял и попросту спрятал его в карман.
– Нет, Джонни, ты только послушай, что он говорит! – кричал Моррис. – Его собственность! Да вся одежда на нем принадлежит мне!
– Отцепились бы вы от меня, – томно пожаловался Джон. – Достали вы меня оба.
– Как ты разговариваешь с дядей?! – воскликнул Джозеф. – Я не потерплю такого неуважения. Вы оба – бессовестные, наглые, безмозглые сопляки. Я решил покончить с этим раз и навсегда.
– Чепуха все это! – прокомментировал Джон, принимая очередную, как ему казалось, изящную позу.
Моррис же, в отличие от брата, отнюдь не был настроен столь безмятежно. Уже факт неподчинения в случае с чеком насторожил его, а последовавший за этим настоящий словесный бунт выглядел и вовсе угрожающе. Поэтому племянник наблюдал за стариком с большой обеспокоенностью. Как-то раз много лет назад, когда Джозеф выступал с одной из своих лекций, публика взбунтовалась. Слушатели сочли мероприятие несколько скучноватым и решили сами себе устроить развлечение. В результате докладчик (вместе с местным учителем, баптистским священником и еще одним членом президиума – лицами, составляющими как бы его личную охрану) был с позором изгнан с трибуны. Моррис не был свидетелем этого происшествия, а если бы был, то узнал бы сейчас этот воинственный блеск в глазах дяди, это характерное жевание губ, как вполне знакомые симптомы оскорбленного достоинства. Но даже и не зная их, Моррис чувствовал, что надвигается весьма серьезная опасность.
– Ну, хорошо, хорошо, – произнес он успокоительно. – Не буду вас, дядя, больше тревожить до самого Лондона.
Джозеф не соизволил даже посмотреть на племянника. Дрожащими руками он достал свежий номер «Британского механика» и демонстративно отгородился развернутой газетой от присутствующих.
«Откуда в нем вдруг эта строптивость? – задумался Моррис. – Очень мне это не нравится». – И полный сомнений, почесал себе нос.
Поезд покрывал пространство, как обычно перенося сквозь него случайное собрание безымянных пассажиров и в их числе дядю Джозефа, который делал вид, что погружен в чтение, Джона, дремлющего над бульварным романом, и Морриса, в мыслях которого клубились десятки претензий, подозрений и опасений. Мимо окон проплывали то морское побережье, то сосновый лес, то извивающаяся лента реки. Поезд немного опаздывал, но должен был успеть до отправления юго-западного курьерского, который уже ожидал на станции в центральной части Нью-Гемпшира. Ее настоящее название во избежание претензий со стороны железнодорожного ведомства я предпочту здесь скрыть, воспользовавшись псевдонимом Браундин.
