Вяземский. То есть, и в будущем предстоит кланяться монарху. Мне-то, писавшему некогда Конституцию…
Тургенев. Даже отдаленное будущее не сулило поэту радости…
Жуковский. А настоящее повергало в отчаяние. И ведь он был искренно предан государю, чувствовал расположение и симпатию к нему.
Вяземский. Но уж точно он не был ни либералом, ни сторонником оппозиции. А шутки, независимость характера и мнений – не либерализм, не систематическая оппозиция. Он мог обмолвиться эпиграммой, запрещенным стихом; на это нельзя смотреть как на непростительный грех: человек ведь меняется со временем, его мнения, принципы, симпатии видоизменяются.
Тургенев. Тут я позволю себе возразить вам. Мнения, возможно, меняются при знакомстве с новыми фактами. С принципами и убеждениями сложнее. Изменив своим убеждениям в угоду жизненным обстоятельствам, себя перестанешь уважать.
Вяземский. Не стану спорить Но желание властей отлить все характеры в одну форму, значит желать невозможного, хотеть переделать творение божье.
Тургенев. Беда наша: власть не верит народу, народ отвечает неверием власти. Отсюда и преследование всех, кто идет не в ногу с марширующими по команде.
Жуковский. Тут даже наследник был наказан за то, что на параде его полк прошел не тем аллюром, который был предписан государем.
Тургенев. Любопытная иллюстрация к нашим сентенциям о либерализме.
Вяземский. Другой и не надо. В России названия политический деятель, либерал, сторонник оппозиции – пустые звуки, слова без значения, взятые недоброжелателями и полицией из иностранных словарей, у нас совершенно не применимые.
Тургенев. Слова взяты из донесений послов своим правительствам.
Жуковский. Да, заимствуем иностранные слова, не вдумываясь в их смысл.
Вяземский. Они изначально бессмысленны, потому как нет поприща, на котором можно было бы играть эти заимствованные роли, и где те органы, которые были бы открыты для выражения подобных убеждений?
Тургенев. Петр Андреевич, эмоциональность выдает в вас оппозиционера.
Вяземский. Плохо, если выдает. Оппозиция у нас – бесплодное и пустое ремесло, она и у народа не в цене, и может быть лишь домашним рукоделием для себя.
Тургенев. А нынешнее волнение – не доказательство противного?
Вяземский. Это показательный, но кратковременный всплеск.
Тургенев. Долговременное терпение грозит сокрушительными потрясениями. Жить на пороховой бочке опасно.
Вяземский. По-моему, Грибоедов сказал, что терпение – это добродетель тяглого скота. На эту добродетель только и остается надеяться.
Тургенев. Терпением нельзя злоупотреблять. Особенно народным.
Вяземский. А мы кто, не народ? И мы привыкли молчать и терпеть при всех своих званиях и достоинствах. А нет ничего безвкуснее, чем терпение и самоотречение.
Жуковский. Что вспоминать Грибоедова? И Пушкин был нетерпелив:
Голос.
Будь проклята любви отрада!
Проклятье соку винограда
И искрометному вину –
Надежд и веры всей святыне,
Но более всего отныне
Терпенье пошлое кляну!
Вяземский. Да, для него терпеть и молчать – это похоронить себя заживо. Дельвиг правильно сказал: «Пушкин – он и в лесах не укроется: Муза выдаст его громким пением…»
Тургенев. А я, едучи в Святые Горы с мертвым телом его, постоянно слышал стихи, что он читал мне в декабре: «Нет, весь я не умру…»
Голос.
Душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит…
