Без меня! – восстав против самой неотвратимости неминуемых и окончательных потерь, споря невесть с кем, я испугалась, запаниковала, и… и написала «Яйцо в вентиляторе».
Чего я добивалась этой книгой? Искала друга, чтобы поделиться всею обретенной за жизнь мудростью?.. Или, наоборот, врага, – которому, отвечая на оскорбление, можно бросить в лицо весь свой честно выстраданный горький и прекрасный опыт?!
Какую мудрость, жаль ты моя, какой опыт… Не плачь, квакуха, с получки купим новый тазик, и всё болото будет наше – вот и вся мудрость, весь опыт! Нет, если уж на то пошло, та книга (да и любая, видимо) – просто щемящая, горькая, обреченная тоска по идеальному собеседнику, которого за всю жизнь почти никому так и не удаётся обрести. По собственной, конечно же, вине, но… Но разве от этого легче?
А иначе зачем бы гениальный поэт написал самую трагическую из всех земных эпитафий:
Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу,
Вся в ожидании проснуться…
М-да.
Спасла меня от депрессухи, видимо, всё-таки Джой. Инстинкт самосохранения настойчиво потребовал по-быстрому завязывать с элегическими философскими печалями, встряхнуться и попытаться восстановить хоть минимальную боеспособность, потому что Джой, прочитав «Яйцо», произнесла ровно два слова:
– Ну, наворочала.
– Что опять не так? – спросила я, всё ещё томно.
«Идиотка!» – прошипел инстинкт самосохранения, и был, конечно, прав, потому что Джой отрубила:
– Всё было не так.
Я немного удивилась:
– Что не так «было»?! Эта книга о том времени, до которого нам с тобой, слава Богу, ещё два десятка лет с гаком! Если повезет, конечно…
– А Габи ты куда дела?
– Здрасьте, приехали… Ты прекрасно знаешь – я поклялась, что не помру раньше него, потому что он сказал, что этого не переживет, так что мы договорились, что он помрет раньше. Ну, или бросит меня…
Джой тут же спросила с живым и, как мне показалось, вульгарным интересом:
– И что – бросил?
– Да типун тебе на язык! Откуда же я сейчас-то знаю…
– Не знаешь, так и нечего голову морочить. Собаки правда как живые, тут ты руку набила… А вот что за Берт такой, сроду у нас на лугах никаких геологов не было – почему я его никогда не видела?!
– Потому, что он картограф, и я его выдумала, – сказала я, начав потихонечку закипать.
– Молоде-ец! Лиса с амбара выселила, зоны какие-то навертела… Козлотур ещё какой-то…
– Козлотура не трожь, он лицо реальное. Не веришь – Тревета спроси, или того же Лиса. Или Тойво…
– А вот, кстати, ты Тойво за что угробила?
– Успокойся, я у него спросила разрешения.
– Ну коне-ечно, тебе-то он что хочешь разрешит…
– Джой, да кончай придираться, уши вянут!.. Тойво сказал – всё правильно, и что спасибо за столько лет, что я ему отпустила. И вообще тех, кого хоронят злые языки при жизни, живут до ста минимум.
– Вот. Вот про злые языки – это архиверно…
Я молча выпустила из себя всё, что хотелось проорать, кидаясь громоздкой мебелью (очень тяжело вздохнула), и сказала:
– Через тебя помру, верь слову.
Джой немножко подумала, и удивилась:
– С чего это, не понимаю.
– Не понимаешь, и не понимай себе. Я уже всё равно пишу новую книгу. Которая, собственно, и должна внести некоторую ясность…
Джой скривилась:
– Да вноси, что хочешь. Только, Бога ради, не надо уже больше экстраполировать, что сделается с нами после того возраста, про который в анекдотах справедливо говорят –
