Я ещё раз взглянул на Галь. Юная лань в ожидании и с надеждой смотрела на меня блестящими глазами и я заговорил: “Во-первых, решение того, как остановить скачки памяти, существует. Но! Но ты должна узнать все обстоятельства, прежде чем принять решение. И лучше, чтобы только ты одна услышала это…”. Я многозначительно взглянул на старосту-мэра, который напрягся от моих слов и недобро буравил меня колючим взглядом. Галь же, не обращая внимание на сильно сжавшие её плечи пальцы Дикея, сосредоточенно переспросила: “А во-вторых?”.
“А во-вторых… У процесса есть конечная точка, но только ты сама знаешь до какого периода он будет идти…”. Я специально не договаривал, так как при малом количестве информации она сама себе надумает больше, чем я скажу, и вероятность того, что она склониться к разговору на едине, более высокая. На самом деле я, вообще, не хотел ей говорить о деталях её омоложения, но тут была грань между дружескими отношениями с Дикеем, надо спасать Галь из её затруднительного положения, и опять же дружеским отношением с Дикеем, так как в спасении Галь и заключалась та самая Хохма, от которой я до сих пор схожу с ума. Мне, то хочется ржать во весь голос, то хочется сгореть со стыда, напоследок спалив всю избу старосты вместе с ними двумя. Тем временем в глазах Галь стал проглядываться ужас, уж не знаю, до чего она там дошла в своих умозаключениях, и она резко развернувшись в объятиях Дикея, командным тоном проговорила: “Мне надо поговорить с ним! На едине.”. Это удивило Мага настолько, что весь его гневный пыл в одночасье угас, и он недоумевающе взглянул на меня, словно растерянный ребёнок. Я лишь угрюмо кивнул ему. Маг ещё с минуту помедлил, поочерёдно смотря то на меня, то на Галь, но никто так ему ничего больше и не сказал, и он, грубо выразившись, упомянув Маргода, лишь злобно потопал обратно в кабинет. Как только дверь за его спиной громко ухнула об косяк, Галь обратилась ко мне: “Пошли на кухню… Там самогончик есть…”.
Я проследовал следом за розоволосой девушкой, кутающуюся в одну лишь простыню, на кухню, где дождался, когда она достанет из закромов полок двухлитровый шкалик и махнёт стакан, чтобы морально приготовиться к разговору. Наконец поймав её взгляд на себе, я сразу приступил к объяснениям, стараясь говорить вдумчиво и не громко: “В общем, процесс омоложения будет идти, пока ты не достигнешь некой фазы, тогда будет считаться, что процесс завершён. Но в данном варианте, твоя память вернётся к изначальной, что была у тебя в конкретном возрасте, до которого ты омолодишься. И как я говорил до этого, только ты сама знаешь, на каком возрасте ты остановишься.”.
“Да откуда я знаю?!”, – она дерзко прошипела, перебив меня, так как именно этот момент ей и не давал покоя, что можно было видеть каждый раз на её лице, когда я начинал говорить об этом. Непонимание срока её так мучило, что её глаза постоянно вспыхивали яростью и начинали бегать, а её тело начинало непроизвольно мелко дергаться. Я лишь пристально взглянул на неё, проявив на лице неудовольствие оттого, что она не дала мне договорить, потому что именно следующей фразой я и собирался объяснить этот срок. Дождавшись, когда она снова махнёт очередной стакан самогона, я продолжил то, что и так собирался сказать: “Этот возраст ты сама определила для себя, как самый эталонный. Это то время, когда ты считала себя на пике молодости и красоты. Надеюсь, данное пояснение объясняет, почему Дикей лишь сбросил двадцать лет.”.
