Неуловимая бестия - страница 14

– Гришка, подлец! – крикнул Салтыков, бросив письмо, – Дай еще рассолу!

Камердинер, недовольно ворча что его отвлекают, вновь поплелся в сарай, где стояла бочка с оставшимися с зимы огурцами.

– Нет, ты видал? – говорил Михаил оставшемуся рядом Платону, – Подарочек ей надо! Свадебные платья они примеряют!

Платон пожимал плечами:

– Барышни…

– Безголовые курицы, – вот что я тебе скажу о всех женщинах!

Старик покачал головою, будто бы разделяя мнение хозяина, но ничего не сказал.

– Стоит только раз пойти им навстречу, и они уже думают, что могут править тобою, как вздумается.

– Вот-вот, – проворчал Григорий, появившись с ковшиком рассола в руках, – А я всегда говорил: от баб только беды.

– Поэтому ты с ними не связываешься?

Барин взял холодный ковш и жадно припал губами к его краешку, забыв про слабое горло.

Оставив Платону денег на хозяйство из выданных прогонных, Салтыков уехал к вечеру, наказав Григорию шибко не пить. Уехал злой. Еще бы: впереди ответственные дела, и тут такие переживания. Скорее прочь отсюда! Да пропадите вы пропадом!

Далеко за полночь в ворота дома купца 3-й гильдии Трофима Тихоновича Щедрина постучали. А именно, неистово заколотили эфесами сабель два усатых городовых, заслоняя широкими спинами господ в штатском. Заслоняемые темнотою, – чиновники особых поручений Салтыков и Мельников, – большие авторитеты по вопросам раскольничества.

А всей честной компании, движимой служебным рвением и поручением совещательного комитета, страсть как хотелось узнать во всех малейших деталях о делах тайных и явных (в основном, конечно же, тайных), зажиточного купца—раскольника Щедрина.

По наводке Анания Ситникова, а так же полученных в ходе следствия сведений о поездке к данному лжеепископу Щедрину на исповедь сарапульских старообрядцев, господа следователи предвкушали нынче же ночью с головою погрузиться в пучину самых неприглядных тайн раскольнического мира, а ежели повезет, то и раскрыть настоящий заговор. Причем, нити оного, по твердому убеждению Синода и покойного императора, могли бы вести куда дальше, чем за пределы России-матушки. Ни дать ни взять – в какую-нибудь предательскую Австро-Венгрию или того хуже – к османам.

Полицейские, крича, чтобы хозяева немедля отворяли ворота, все усерднее работали кулаками и саблями. Им же вторили цепные псы во дворе, все сильнее заходясь в истерике. Господа чиновники в нетерпении переминались с ноги на ногу, зябко кутаясь, кто в воротники пальто, кто в пелерины серых шинелей. В самом доме заметно было движение: тусклый свет поочередно вспыхивал то в одном то в другом окне; занавески шевелились; неясные тени человеческих фигур поминутно мелькали, скрываемые за частоколом выставленных на подоконниках горшков с геранями.

Наконец им открыли. Дворовый мужик заспанного вида и всклоченной бородою, что так долго мешкал с засовами, тут же получил в зубы от вахмистра и сел. Другой мужик, едва удерживая псов, по одному на каждую руку, попятился назад, давая проход господам. Вахмистр, отобрав лампу у обескураженного привратника, устремился через двор к крыльцу, где уже стояли человек пять в наспех накинутых тулупах.

– Именем Государя императора! – прогремел на ходу басом.

Стоявшие на крыльце зароптали и зачастили двуперстием. Откуда-то из недр дома послышался бабий крик.

– Трофим Щедрин кто будет?! – грозно осведомился подоспевший Мельников.