Катарина с лицом, принявшим оттенок утрадесского мрамора, сказала:
– Я повторю эти строки еще раз. Ты должен ответить или… – Положив руку на горло, она прочла голосом ясным, как колокол Ресы:
Так много молодых людей
Лишились бытия…
Я вспомнил, что Хранитель Времени велел мне перечитывать стихи до тех пор, пока я не начну слышать их в своем сердце. Я закрыл свой внутренний глаз перед сумятицей черных букв, которые пытался разглядеть. Мнемоники учат, что у памяти много путей. Все записано, говорят они, и ничто не забывается. Я вслушался в музыку и ритм прочитанных Катариной строк. Во мне тут же зазвучали последующие слова, и я повторил то, что услышал сердцем:
Так много молодых людей
Лишились бытия,
А склизких тварей миллион
Живет – и с ними я.
[11]
Образ Катарины улыбнулся, как будто она осталась довольна. Мне пришлось напомнить себе, что это не настоящая Катарина, а ее воссозданный Твердью облик. Вернее, моя несовершенная память о ней, высосанная из моего мозга. Я понимал, что знаю разве что сотую часть настоящей Катарины. Я знал ее длинные твердые пальцы и глубину меж ее ног, знал ее потаенную жгучую жажду красоты и наслаждения (мне казалось, что для нее они были одним и тем же); знал, как сладостно звучит ее голос, когда она поет свои печальные колдовские песни, но в душу ей мне не удалось заглянуть. Как все скраеры, она была обучена глушить свои страсти и страхи мокрым одеялом внешнего спокойствия. Я не знал, что лежит там внизу – а если бы даже и знал, кто я такой, чтобы вместить в себя душу женщины? Я не мог этого, и потому образ Катарины, воссозданный по моей памяти, был не совсем верен. Настоящая Катарина заставляла терять голову, изображение заигрывало; Катарина любила стихи и видения будущего ради их самих, изображение использовало их в собственных целях. В середине изображения скрывалась могущественная, но не абсолютно всеведущая сущность, играющая плотью и разумом живого человека; в середине Катарины скрывалась… Катарина.
Я был еще зол и поэтому сказал сердито:
– Не хочу больше играть в эти утайки.
Катарина снова улыбнулась и сказала:
– Но тебе осталось еще два стихотворения.
– Тебе должно быть известно, какие стихи я знаю, а какие нет.
– Нет, я не вижу… не знаю.
– Ты должна знать, – настаивал я.
– Разве я не могу выбирать, что хочу знать, а что нет? Так гораздо интереснее, мой Мэллори.
– Это предопределено заранее, не так ли?
– Все предопределено заранее. Что было, то будет.
– Скраерский треп.
– На то я и скраер.
– Ты богиня, и ты уже предрешила исход этой игры.
– Предрешить ничего нельзя – в конечном счете мы сами выбираем свое будущее.
Я сжал кулаки.
– До чего же я ненавижу скраерский треп и твои якобы глубокие парадоксы!
– Однако твои математические парадоксы приносят тебе удовольствие.
– Это другое дело.
Она заслонила ладонью свои сияющие глаза, словно обожженная их внутренним светом, и сказала:
– Продолжим. Эти стихи написаны древним скраером, который не мог знать, что Экстр будет взрываться:
Звезда упадет и другая,
Но сколько б ни пало их впредь…
Я закончил:
На пологе неба, я знаю,
Не станет их меньше гореть.
– Но ведь звезды все-таки гаснут? Экстр растет, и никто не знает почему.
– Надо что-то сделать, чтобы остановить его рост, – сказала она. – Будет очень непоэтично, если все звезды погаснут.
Я отвел волосы с глаз и задал вопрос, над которым бились лучшие умы нашего Ордена:
