– Но ведь толкуют чаще всего…
– А ты не смотри, как другие толкуют. Им за себя самим отвечать. А тебе – за себя.
Вот что-то подобное я испытываю в присутствии Германа.
Благоговение.
И безмерное удивление, когда он соглашается снизойти до меня.
Но это лишь в первые секунды, когда он первый раз после разлуки прикасается губами ко мне. Поднимает голову, глядя с таким же удивленным восхищением, что я чувствую в себе, и я понимаю, что мои чувства отражаются в нем.
А потом первую дрожь смывает прибой более сильных чувств, и мы оба проваливаемся в пустоту, в глубокий транс, в другой мир.
Но сейчас падение прерывается негромким жужжанием.
Лежащий на столе телефон Германа, как всегда, поставленный на беззвучный режим, вибрирует, и на экране загорается вызов от контакта «Жена».
Мы замираем и смотрим на него. Корпус телефона бьется о твердое дерево стола, он проползает несколько миллиметров и наконец затихает. Но уже через несколько секунд начинает вибрировать снова.
Я помню, как это случилось в первый раз. Звонок Полины в тот момент, когда мы были вместе.
Мы остановились в безликом чистеньком отеле, который Герман снял на время командировки. Телефон лежал на тумбочке экраном вниз и так же едва слышно вибрировал, и Герман, застегивая запонки на манжетах своей белой рубашки, попросил меня:
– Глянь, кто там?
Я перекатилась по кровати, где нежилась после горячего душа, подняла телефон и… замерла.
Мир стал вязким и густым как гудрон.
Я прижала руку к горлу и выдавила из себя:
– Жена. – Это слово растягивалось, как жевательная резинка, липло к зубам и никак не кончалось, звеня последним звуком где-то под потолком безликого номера.
Уши заложило, как в набирающем высоту самолете, и я сглотнула, чтобы услышать:
– Дай сюда.
– Кто же так именует в телефоне любимую женщину? – попыталась пошутить я, протягивая ему телефон. – Как в паспортном столе.
Воздуха не хватало, и я делала вдох после каждого слова.
Герман посмотрел на экран, а потом нажал кнопку отбоя.
Меня вдруг сорвало – я вскочила и начала судорожно одеваться.
Бюстгальтер, чулки, юбка, блузка, туфли, черт, куда мы трусики дели…
Нашла висящими на настольной лампе, засунула в сумку. Зачем-то достала оттуда помаду и принялась тщательно красить губы, словно важнее этого ничего на свете не было.
– Что ты делаешь? – удивленно спросил Герман. – Ты куда?
– Я не сплю с женатыми, – ответила я, закрывая помаду и несколько раз не попадая в нее колпачком.
– А я не изменяю. – Он отвернулся и потянулся за галстуком, валяющимся под кроватью. – Но мы оба здесь.
Больше с тех пор мы не обсуждали звонки Полины.
Только замирали и молчали, словно поставленные на паузу, пока телефон не прекращал звонить.
– Как же ты согласился, чтобы я была свидетельницей на свадьбе? – продолжаю с того места, где нас прервал звонок.
Герман делает шаг назад, к столу, присаживается на край и тянет меня к себе, утверждая между своих ног.
– На свадьбе, – говорит он, медленно окидывая меня темным взглядом, начиная с ровного края челки, заканчивая маленькой золотой подвеской в ложбинке груди – и возвращаясь обратно к шее. – На свадьбе ты бесила меня так, что я хотел тебя придушить.
Его ладонь ложится на мое беззащитное горло, и я откидываю голову, отдавая ему всю власть над собой. Герман чуть сжимает пальцы, его лицо искажается от ярости…
А потом он рывком роняет меня на себя и жадно целует, компенсируя недостаток кислорода воздухом из собственных легких.
