Совсем уже было наши друзья собрались провести остаток праздничной новогодней ночи в грусти и тоске, как вдруг откуда-то из-за кресел раздался скрипучий голос старухи-уборщицы с изумрудным горящим глазом:
– Чего, соколики, приуныли? Негде силушку богатырскую потешить, али с бутылочкой спиртосодержащей некуда приспособиться? Ай, да беда-кручина! Вы бы ко мне, старой, обратились, я бы вас в свою каморку пригласила, а там у меня уже и закусочка кое-какая заготовлена, дорогих гостей дожидается. Да и к ней кое-что сыщется. Скажу откровенно, коньячок у меня получше вашего будет – настоящий армянский, звёздочек на нём, как на небе, не счесть. Такой даже самые большие начальники не каждый день употребляют. А ваш коньяк, мухами засиженный, можете сразу в унитаз вылить…
Конструкторы удивлённо вытаращили глаза на старуху, и её печёное личико тотчас расплылось в приторной улыбке, сухие губки приоткрыли редкие жёлтые зубы, которые, как показалось друзьям, стали чуть ли не покачиваться в коричневых дёснах. Спутанные седые волосёнки вылезли наружу из-под серого мышиного платка, но старуха, не обращая ни на кого в зале внимания, громко продолжала:
– Времечко-то уже самое что ни на есть новогоднее – без пятнадцати двенадцать! Коли так и дальше сиднем сидеть будете да обижаться неизвестно на кого, то не успеете попасть в Новый год, а значит, так и останетесь в старом!
– Что она за галиматью несёт? – изумлённо ахнул Междупальцев.
– И потом, неужели вам приятно будет пить своё зелье из горлышка, если решитесь? А ведь в двенадцать вы непременно так и сделаете, ничто вас не остановит! И о стаканах, как я вижу, вы не позаботились, а буфетчица вам о них не напомнила… И ещё после этого считаете себя интеллигентными людьми! – старуха издевательски посмотрела на Хорохорина и состроила выразительную гримасу. – А вдруг охрана аэропортовская заметит, что нарушаете порядок в общественном месте, и вас в полицию сдаст, а? Стыда не оберётесь!
Последний аргумент окончательно убедил наших конструкторов, и они, воровато оглядываясь на дремлющую в креслах публику, отправились следом за вредной старухой.
– Как тебя хоть звать-то, бабуля? – дипломатично поинтересовался Междупальцев.
– Как хотите, так и зовите! Помнится, вы меня сперва ведьмой обозвали. Так меня, кажется, твой товарищ окрестил? – она хитро подмигнула покрасневшему Хорохорину. – Не робей, Стёпа, я не обидчивая!
«Откуда она знает, как меня зовут?» – пронеслось в мозгу у Хорохорина, но интересоваться он не стал, лишь настороженно поглядывал на старуху.
Шла она очень быстро, и товарищи с трудом поспевали за ней. По каким-то полуосвещённым коридорам, вначале широким, а потом всё более и более сужающимся, они спешили следом и удивлялись её прыткости. Потом откуда-то дохнуло сыростью и спёртым воздухом давно не проветриваемого погреба. Междупальцев, с трудом перебирая короткими ножками, стал прихрамывать и задыхаться.
«Чёрт нас понёс за этой бабкой!» – размышлял он, но вслух ничего не сказал, чтобы не обидеть старуху. А она оглянулась на него, весело подмигнула и прошамкала на ходу:
– Не волнуйся, Федя, скоро уже придём на место!
Вдали забрезжил слабый огонёк, и через пару десятков шагов они остановились у невысокой, окованной железом деревянной двери. Покопавшись в кармане своего халата, уборщица извлекла большой бронзовый ключ явно старинной работы.
