На ночь мне кто-то кинул мешок, которым я укрылась. В чем причина такой благосклонности, я не знала. И узнавать бы не хотела. Дали, и на том спасибо. Эта ночь прошла отлично. Если сравнивать с самой первой.
Меня иногда стали выводить, чтобы я смогла сходить в туалет. К своему ужасу, я стала привыкать к своей клетке и распорядку дня.
И так было целую неделю.
Надежда? Она умерла.
Вера? Она растоптана.
Я теперь просто плыла по течению. И не сопротивлялась.
Но на восьмой день кое-что изменилось. А точнее все. Ко мне пришел тот ублюдок, который снимал меня на камеру. Он сидел передо мной на корточках и наблюдал, как я сплю. И именно из-за его гадкого взгляда проснулась. Открыла глаза и встретилась с темным взглядом.
- Бу! – я вздрогнула и прижала мешок сильнее к своему телу, - Испугалась, спящая красавица? Пра-а-а-вильно, бойся. Хотя и придется тебя отпустить. Твой *барь не слишком торопился спасти свою принцессу, но сегодня можешь радоваться. Асад пошел на сделку. Теперь пора возвращать товар хозяину. А жаль…
Мужчина (а можно ли его так называть?) протянул руку и схватил меня за задницу, больно смяв ягодицу. Я поморщилась, но не стала сопротивляться. В глазах еще стояла та картинка, когда убивали девушку. Повторения, но уже со мной, не хотелось. Мужик продолжал лапать меня и хохотать.
- Да-а-а, задница хороша, - звонкий шлепок, - может, останешься?
Я отрицательно замотала головой. Он говорил, что Асад меня спасает? Что Асад ради меня пошел на какие-то уступки? Не верила. Очень хотела, но больше не верила. За эти восемь дней я видела столько ужасов, что на две жизни хватит.
Меня вытащили из клетки, а потом сунули в багажник. Я не сопротивлялась. Меня волновало лишь то, что я им не верила. Они везли меня убивать. Я не могла осознать, что посторонний человек вновь решил рискнуть и чем-то пожертвовать ради меня, ради моей жизни. Я тряслась в багажнике и была готова впервые расплакаться за всю неделю.
Все эти восемь дней я будто была онемевшая. И мои чувства – тоже. Теперь же я будто ожила. И начала чувствовать. Хотелось орать и реветь. Но боялась спровоцировать своих похитителей.
Не знаю, сколько мы ехали. Ведь в какой-то момент я потеряла сознание. А очнулась от оглушительной дроби. И машина больше не ехала. Я слышала ужасные крики боли, выстрелы и мат. Кто-то ругался, но тут же голос прервался. Господи, что же происходит?!
Сколько длился этот ад? Не знаю. Мне казалось, что целую вечность.
А потом резко наступила тишина. И только мое громкое дыхание нарушала ее.
И вдруг резко открыли багажник.
- Жива?
9. 8
8
- Жива? – надо мной раздался незнакомый мужской голос, а потом меня обхватили сильные руки и вытащили из багажника, который был моей временной тюрьмой. Меня приобняли, чтобы я не упала, и тогда в моей голове что-то щелкнуло. Все, что копилось в моей душе все эти восемь дней, решило вылиться наружу.
Я услышала невыносимый, просто нечеловеческий крик. Это кричала я. Это кричала моя боль: физическая и душевная.
- Тихо! Тихо, твою мать! – ругался незнакомый голос. А я не могла остановиться. Я кричала, рыдала, а потом начала отбиваться. В этот раз они меня не получат. В этот раз я не дамся. Это не Асад. Я думала, что он спас меня. А это не он. Это наверняка другие бандиты. Я угодила в очередную ловушку.
Я не дамся им. Проще умереть.
- Вот дикарка! – проговорил тот, который держал меня. Он ловко перекинул меня на плечо и куда-то понес. Ему будто было совершенно плевать на мое сопротивление. Неужели ничего не чувствует? Неужели ему настолько все равно? Все равно на чужую боль?
