И чуть погодя действительно так и произошло.
«Но, Алекс, помни: она в депре, может, ей просто нужен кто-то, кто поможет пережить это все, пока она не придет в себя», – предостерег при этом Джон. Паршивец как в воду глядел. У Питера была машина, так что они, скорей всего, раскатывали на ней – Белфаст, Антрим. Может, и по клубам шатались. Мне же было маловато лет, чтобы ходить по клубам. Только шестнадцать. Что она при этом чувствовала? Слоняться с каким-то тощим кретином взад-вперед по Каррикфергусу, да еще под дождем. Это вызов, морока, просто стыдоба.
– О чем думаешь? – поинтересовалась она.
– М-м… о поэзии.
– О поэзии?
– Ну.
– Ты вроде не из таких.
– Не из каких?
– Не знаю, но это не похоже на тебя.
Опять права. Никуда меня не запишешь. В регби я не играл, так что в одной компании с нормальными парнями не состоял. Не был ни в «Дрегонз», ни в «Дандженс», стало быть, с ботанами не общался. Клея не нюхал, плохие компании тоже мимо кассы. От активистов, которые делали школьную стенгазету, был далек. Ото всех я был далек.
– Йитс[6], мне нравится Йитс.
– Сказочный костюм не жмет?
– Э-э, да нет…
Опять тишина.
Ах да, это же она в то время, и я в то время. Я – на пятнадцать фунтов тяжелее, без бороды, волосы чистые и ухоженные. Она – индианка, экзотическая красотка. Я – отпрыск хиппи, вундеркинд с проблемами в смысле дисциплины. Она – староста. При этом мы оба – белые вороны. Мы были созданы друг для друга.
– Йитс много писал о кельтской мифологии. – Мне хотелось показать, что я читал не только сказки.
– Правда?
– Да. Например, ты знаешь, почему кельтский крест – с кругом?
– Нет.
– Это символ Луга, бога солнца. По этой же причине католики Шаббат переделали в воскресенье.
– Ты что, все про это знаешь?
– Не то чтобы все… – признался я и поймал ее легкую улыбку.
– Я много знаю из индийской мифологии.
– Расскажи что-нибудь, – попросил я, улыбнувшись в ответ.
– Она довольно странная. Как-нибудь в другой раз, – жеманно ответила она.
– А он будет?
– Может быть.
Мы зашли в кафе у бассейна и стали смотреть, как пловцы движутся туда и обратно. Мы говорили о школе, о книгах. Все еще лил дождь. Потом я проводил ее до дома. Она вымокла до нитки. Мы стояли за оградой внушительного особняка ее отца. Причуды тридцатых: белая штукатурка, окна в романском стиле, горгульи, три этажа, маленькая готическая башенка на крыше. Я слышал об этом месте, но никогда не бывал здесь прежде.
Дом назывался «Крошка Таджик».
– «Крошка Таджик?» – переспросил я, стараясь не засмеяться.
Она вздохнула:
– Он так называется с тридцатых годов, с тех пор как был построен неким ушедшим в отставку членом индийской госслужбы. Конечно, отец не мог устоять, когда увидел это. Тихий ужас. Жить в доме с именем – уже маразм, но с именем «Крошка Таджик»!..
Она засмеялась. Ее лицо засияло в свете фонаря.
– Ты со мной встретишься снова?
– Встречусь.
– В школе поговорим?
– Да. Прогуляемся на следующей неделе. У тебя хоть будет шанс прочесть стишок Йитса.
– Так я и сделаю.
– Договорились. Спокойной ночи!
– И тебе.
Она посмотрела на меня. Темные, глубокие, изумительные глаза. Алые, пухлые губы: кажется, дотронься – брызнут соком.
– Ну, – сказала она, – может, ты меня поцелуешь?
Я ничего не ответил. Подался вперед и трепетно, как будто имел дело с изнеженной розой, прикоснулся ладонью к ее мокрой щеке и поцеловал в губы. Вкус персиков. Мы стояли под дождем, целовались, каждый ловил дыхание другого, а потом она пошла по длинной дорожке к своему дому. И я отправился домой, мучаясь сомнениями. Я не верил, что когда-нибудь буду снова настолько счастлив.
