В газете напечатана заметка о том, что произошло: в приюте для бездомных в центре Стокгольма была найдена застреленная женщина двадцати пяти лет. Техническая экспертиза все еще проводилась, когда заметка была опубликована. Полиция активно изучает те улики, что имеются на данный момент, но еще остается много работы. Свидетели утверждают, что видели, как одетый в темное мужчина убегал с места преступления.
Этой небольшой газетной заметки хватает, чтобы отбросить меня в мыслях назад к тому, что случилось прошлой весной, а то, что случилось тогда, началось, может быть, гораздо раньше… не знаю. Что я знаю, так это то, что старый лис Левин выбрал меня в кураторы при отделе внутренних расследований после того, как я некоторое время отработал помощником в криминальном отделе Центральной городской полиции по преступлениям, сопровождаемым насилием. Цель, на самом деле, была не в том, чтобы сделать меня частью отдела внутренних расследований, одним из тех, кто занимается случаями других полицейских, подозреваемых в преступлениях. Цель была глубже: наблюдать отдел изнутри. Левин подозревал, что расследования – прежде всего те, что касались информационной и шпионской деятельности – были искажены и сконструированы искусственно. В Доме существовала глобальная проблема, это все знали, но только Левин имел смелость локализовать ее: он взял под контроль те дела, где полиция осознанно сотрудничала с преступниками и иногда вынуждала их совершать преступления, путем провоцирования.
Формально я был лишь частью административного отдела подразделения, но мое истинное задание заключалось в просмотре и контроле протоколов отдела внутренних расследований. Я должен был искать случаи обходных путей, пренебрежения служебными обязанностями, замалчивания информации и чистой воды лжи, на которую следователей вынуждали вышестоящие инстанции, когда те расследовали внутренние дела. Обычные папки с протоколами были красные. Особенные, ради которых я, собственно, и оказался там, были синие, и сам Левин клал мне их на стол. Каждое дело он изучал сам, и, если оно ему казалось слишком простым или слишком прозрачным, Левин клал его в синюю папку и отдавал мне для более глубокого изучения.
Зачастую обнаружить лазейки не составляло труда. Большинство случаев звались инцидентами – хорошее обобщающее слово, – и отчеты о том, что случилось, были написаны, как правило, по одному шаблону: «Инцидент явился следствием поведения задержанного в лифте номер 4. Задержанный вел себя неспокойно, и его пришлось силой уложить на пол, в результате чего он получил травмы лица (левая щека, правая бровь), передних ребер (синяки в области второго-четвертого ребер, слева), а также тыльной части правой руки (перелом). Травмы мягких тканей задержанного явились следствием его сильного падения, после чего сотрудники полиции успокоили его и помогли ему подняться».
Задержанный утверждал, что его мягкие ткани подвергли, как это называли сотрудники между собой, «барабанному соло»: многочисленным ударам дубинкой по промежности. Нарушитель свою вину не признавал. Дело было передано в суд, где двое полицейских с зализанными прическами свидетельствовали против мужчины с пятнадцатилетним стажем зависимости от опиата. Полиция, конечно же, выиграла дело, но повод для внутреннего расследования все же появился. Через месяц отчет гласил, что невозможно было исключить тот факт, что пострадавший получил травмы во время падения. Ни к одному медицинскому эксперту по этому вопросу не обратились. Когда же я сам обратился к таковому, оказалось, что, разумеется, тот факт очень даже можно было исключить. Подобные случаи происходили часто, особенно с молодежью в центре города или на его окраинах. Порой они оказывались значительно серьезнее: полиция действовала намного искуснее, сами преступления являлись более тяжкими, и, в целом, ситуации могли быть сложнее и запутаннее.
