– Ночью приехали за мной вооруженные люди. Тогда расспросами запрещалось заниматься, и я повиновался, совершенно не зная, куда меня везут. Меня доставили на кладбище села Великая Мильча. Здесь уже было несколько, видимо, местных крестьян, а у свежевырытой могилы стояло три гроба с покойниками в форме немецких военнослужащих. Я произвел положенный обряд, и они были погребены.
От жителей села Великая Мильча стало известно, что на могилу в послевоенные годы приходили женщины из соседних сел, оплакивали погибших, но кто были эти женщины и где они проживают, никто не мог сказать. Таким образом, все свидетельствовало о том, что оуновские главари дезинформировали своего шефа Витиску (! – оберштурмбанфюреру, наверное, и в страшном сне не приснилось бы, что его сделали главкомом УПА. – Б. С.) и умышленно вместо Боратина указали Белгородку – Вербу! Их можно было понять: чуяли, что час расплаты близок, и заметали следы».
Послушать Николая Владимировича, так руководство украинских повстанцев только тем и занималось, что дезинформировало всех и вся. Но мне, в отличие от Струтинского, понять здесь что-либо очень трудно. Получается, что руководство УПА всеми силами старалось скрыть факт нападения одного из своих отрядов на советских партизан в районе Белгородки и гибель в том бою трех дезертиров из галицийской дивизии СС. Для этого зачем-то потребовалось заменять трех перебежчиков на трех советских агентов в немецкой форме, да еще сообщать об этом немцам, очевидно, с тем расчетом, что после поражения Германии документ попадет к чекистам. Неужто убийство Кузнецова и его товарищей, с точки зрения Советской власти, было преступлением менее значительным, чем нападение на коммунистических партизан?
В рассказе Струтинского есть еще немало загадочного. Почему, например, в том бою с партизанским отрядом со стороны УПА погибли только люди в немецкой военной форме и не был убит ни один бандеровец, одетый в гражданское или в польский мундир? Почему дезертиры не сняли с себя погоны и петлицы? Ведь в сумятице боя свои могли принять их за немцев и ненароком подстрелить? А если перебежчики избавились от погон и петлиц, то почему Струтинский дважды повторяет, что они были одеты в немецкую военную форму, а не в мундиры без знаков различия? Почему, наконец, если после войны могилу посещали родные и близкие троих погибших, они не поставили креста с именами тех, кто там похоронен? Могила так и осталась безымянной.
Я бы на месте Николая Владимировича самым пристальным образом заинтересовался этим захоронением на кладбище в Великой Мильче. Ведь совпадений слишком много – и место то же самое, что фигурирует в немецких документах, и трое погибших в немецкой форме, ровно столько, сколько было в группе Кузнецова. Кстати, гауптман Зиберт и его спутники были одеты в армейскую форму, как и неизвестные, похороненные в Великой Мильче, тогда как бывшие солдаты дивизии «Галиция» должны были носить эсэсовскую форму. Хотя в полевых условиях мундиры СС и вермахта различались только петлицами, и местные жители на такую деталь могли и не обратить внимания… Тем не менее, мне кажется, у Струтинского были серьезные основания вплотную заняться безымянной могилой на сельском кладбище, добиться эксгумации трупов и постараться определить, есть ли среди них останки Кузнецова, Белова и Каминского. Но версия представителей УПА о расстреле Зиберта и его соратников на территории, уже находившейся под формальным контролем советских войск, Николая Владимировича почему-то категорически не устраивала. Возможно, и мифическую стычку бандеровцев с советскими партизанами он отнес к середине февраля только потому, что в марте у Белгородки уже были части Красной армии и отряды УПА отошли дальше на запад от линии фронта, чтобы не оказаться между двух огней. Струтинский упорно держался за Боратин. Вот как, по его словам, развивались события дальше:
