Шли дни. В середине июля напротив дома, где жили Галушко и Шура, немцы окружили большую территорию, где стояло несколько полуразрушенных домов и бараков, рядами колючей проволоки и поставили по углам вышки с пулеметами и прожекторами. Потом сюда пригнали несколько тысяч советских военнопленных.
Не привели, а именно пригнали под охраной эсэсовцев с автоматами и огромных, рвущихся с поводков собак. У девушек все в душе перевернулось, когда они увидели этих первых в Луцке пленных: оборванных, разутых, голодных, обессиленных. Многие в грязных, окровавленных бинтах.
Из окрестных домов повысыпали люди, дети испуганно жались к матерям, женщины плакали, подбегали к колонне, пытались сунуть пленным кто кусок хлеба, кто несколько картофелин.
– Цурюк! – орали на них эсэсовцы и отгоняли беспощадными ударами прикладов.
Все реже теперь женщины, встречавшиеся то у Марии Григорьевны, то у Дунаевой, говорили о домашних делах. Все чаще и чаще их разговоры переходили на одну и ту же тему – пленные… То, что творится в лагере, ни для кого из горожан не было секретом. Все знали: гитлеровцы уничтожают советских военнопленных. И открыто – расстреливая за малейшую провинность, и в более скрытой форме – лишая их медицинской помощи, моря голодом, непосильной работой. Особенно усилилась смертность среди пленных, когда подошли ранние в тот год осенние холода. Из окон квартиры Галушко было видно, как каждый день из ворот лагеря выезжает телега с трупами, прикрытыми сверху брезентом.
Однажды Мария Ивановна прибежала к Галушко необычно возбужденная. Еле отдышавшись, сказала:
– Слышали, что объявили про пленных?
Нет, ни Мария Григорьевна, ни Шура, ни Паша еще ничего не слышали. И Мария Ивановна рассказала.
Рассказ ее, поначалу показавшийся Паше невероятным, вскоре подтвердился официальными сообщениями оккупационных властей. Немцы объявили, что освободят из лагерей часть военнопленных, но на определенных условиях. В этом «но» и заключалась вся суть.
Освобождались бойцы только украинской национальности, если, во-первых, они не были коммунистами и, во-вторых, если за них давал поручительство специально созданный комитет помощи – «допомога». В «допомоге» для этого образована мандатная комиссия, председатель которой, конечно, немецкий офицер, а члены – видные националисты.
В Луцке в ту пору выходила одна газета «Дойче украинише цайтунг» на немецком языке и распространялась «Волынь», издаваемая в Ровно на украинском. Редактором ее был прибывший из Берлина известный бандеровец Улас Самчук. Как ни странно, но подлинный смысл «освобождения» пленных Паша осознала именно из чтения этих фашистских листков. В обоих одновременно появились статьи, в пышных и умилительных выражениях разъяснявшие читателям, что фюрер и Великонеметчина только и пекутся о том, чтобы освободить трудолюбивый украинский народ от гнета «московских большевиков-комиссаров». Далее весьма недвусмысленно следовало: фюрер и Великонеметчина, в свою очередь, рассчитывают на поддержку благодарного украинского населения в борьбе с большевизмом.
– Провокация это, Мария Ивановна, голубушка… – сказала Паша Дунаевой при очередной встрече. – Хотят украинцев на русских натравить. Вроде бы советская власть не их собственная, народная, а Москвой поставленная, Россией.
– Ну это у них не получится, – решительно возразила Галушко. – Люди наши не дурные, что к чему разберут.
