Невротический журнал - страница 3

Вот позже, в загранкомандировке в Вене, было в каком-то смысле спокойнее: нужно было обязательно сохранять реноме, поэтому громких драк и разборок в казенной квартире позволить себе было нельзя. Мы могли спокойно спрятаться от отца в просторной ванной, и он не решался стучать или выламывать дверь, чтобы не поднимать шум. Нам нужно было только вовремя в эту ванную притащить всякие съестные запасы, мои тетрадки с уроками и постельные принадлежности – и тогда мы спокойно могли пересидеть там буйную фазу.

А в Москве такой трюк не провернешь: во-первых, ванная маловата, во-вторых, в квартире на окраине лицо держать не надо, шуми сколько влезет, выламывай двери – даже вызванная нами однажды милиция увидела отцовское удостоверение подполковника СВР, извинилась перед ним и уехала. А мы остались. Больше мы так, конечно, не прокалывались. Пока он приканчивает свое пятничное топливо, мы прячемся и ждем, когда он отключится. Точнейший должен быть расчет – не дай бог прийти раньше, попадешь в самый эпицентр бури. Если не рассчитали, будем биты. Если рассчитали правильно, можно вылить остатки алкоголя, тщательно обыскать квартиру (хитрый, как все алкаши, отец часто что-то припрятывал), что-нибудь перекусить, немножко поспать самим, а с утра начинать «держать», а потом «выводить». Двое суток унижений, моральных и физических угроз и издевательств, и вот это утреннее разбитое бессилие: я уже знаю, что мы его «почти вывели», надо еще чуть-чуть потерпеть. А еще я точно знаю, что через пару дней все повторится заново.

У меня есть буквально пара дней, чтобы отдышаться и чуть-чуть пожить до того, как этот цикл повторится снова. Ну, то есть как пожить? Тихо ходить по стеночке, чтобы «не провоцировать папу» раньше времени. К своему обычному запойному расписанию он и без посторонней помощи подоспеет. Но вот раньше – ни-ни, а то еще и от мамы прилетит, «за провокацию». Поэтому существовать надо максимально тихо: вызывающее не носить, громко не разговаривать, дневник и тетрадки всегда содержать в безупречном состоянии – на всякий случай, вдруг отцу на глаза попадутся.

Летний рассвет скоро побледнеет и превратится в очередной день. Я сижу на ковре, зареванная, но уже давно не плачу. От меня ничего не зависит, нам никто не поможет, это будет длиться вечно… Я смотрю, как за окном начинает светать, и вдруг понимаю, что нашла точное слово для того, чтобы все это описать.

Безысходность!

Прекрасное какое слово. Идеально как подходит, ты подумай! Безысходность! Вот как это все называется. Надо же, как точно!

Пока высыхают слезы, я думаю, что, если это все когда-то кончится, а я выживу, обязательно сделаю себе такую татуировку. Безысходность…

Таких утр было бессчетное множество, но я почему-то ясно помню только это. Утро, когда я нашла этому всему подходящее название. Утро, когда я впервые почувствовала, что слова могут быть моим обезболивающим.

Сейчас мне почти сорок три, я сижу в удобном кресле на кухне своей красивой уютной квартиры. В соседней комнате ковыряется за компьютером мой самый любимый на свете муж, который никогда не причинит мне зла. Завтра воскресенье – один из самых прекрасных дней в моей неделе: наши с мужем графики совпадают, никому никуда не надо, поэтому мы будем бесконечно долго завтракать, потом, возможно, погуляем, а вечером завалимся смотреть фильм. И даже если день пройдет как-то иначе, я все равно знаю, что будет хорошо. Поэтому мне спокойно. Я завариваю свой любимый чай, беру ноутбук и печатаю текстик. Делов-то?!