Двенадцать ступеней вверх. Смотровая площадка, судя по густому аромату супа, располагается прямо над столовой. А вот и дверь, за которой отчётливо слышны гулкие крякающие голоса. Цитадель общего образования пахнет дешёвыми душками и пылью старых книг. Утренний педагогический совет.
– Геннадий Алексеевич, милый, – намеренно громко произнёс Виталий, распахнув двери.
Со студенческих времён Виталий терпеть не мог застёгивать пуговицы на пиджаке, вот и сейчас, джинсы, кожаные ботинки на толстой подошве, футболка и распахнутый пиджак надетые им в совокупности придавали ему сходство с преуспевающим футбольным тренером – целеустремлённым, скорым на решения человеком, уместным в этой чахлой школе не более кузнечного молота в руках прима-балерины Большого. Он приехал точно в назначенное время и полчаса ожидания вывели его из себя. – Эй, директор! У меня к вам дело.
Пространство ящикообразного (мухи накрытые ящиком – ассоциация возникла сама) актового зала оказалось разлинованным длинными лавками-насестами. Курицы-учительницы, собравшиеся на педсовет, замелькали овалами обернувшихся лиц. Среди них угнездилась и его Лада. Шестьдесят пар зрачков сфокусировались на подтянутой фигуре синеглазого Сухарёва. Неспешный то ли из трусости, то ли по долгу службы, худой, сутулый, измятый морщинами директор устало посмотрел на Виталия. Годы назад Геннадий Алексеевич был прямее, энергичнее и, конечно, они с Виталием были бы примерно одного роста. Но сегодня директор ощутил себя сдувшимся футбольным мячом – вот, значит, какой он, муж Лады Михайловны Сухарёвой… так-так, она никогда не говорит о нём, но они столько лет провели вместе.
Геннадий Алексеевич Пажов старался не признаваться даже себе, как сильно он жаждал болезни, смерти, гибели, самоубийства мужа своей обожаемой, трепетно любимой Лады Михайловны. И вот он здесь…
Конечно, ему звонили насчёт новичков от Аскольда, но посадить в собственном огороде сразу три карантинных сорняка вот так попросту, играючи директор не мог – без стервозной прелюдии, без выторговывания некоего уважительного отношения к себе не мог. Но увидев Виталия, Пажов вдруг вспомнил заседание суда по делу о хищении в той самой городской школе, где он прежде трудился, и моментально узнал в Виталии второго заместителя прокурора. Ненависть его загорелась вечным пламенем.
– Ах да, Виталий Юрьевич, – приветливо отозвался директор. – Прошу простить, уважаемый. Ева Ивановна, займитесь нашим гостем, пожалуйста. Я подойду так быстро, как смогу.
Откуда-то сбоку возникла деловитая женщина, умышленно обтянутая пиджачной парой так, чтобы вкусно подать высокую грудь и круглую попку. Молодая разумная брюнетка Ева Ивановна, уже полтора года являлась исполняющей обязанности завуча по воспитательной работе. Она равнодушно понесла себя красивую в направлении Виталия. Именно естественное равнодушие и расчётливость делали Еву Ивановну практически идеальным завучем – детям она не давала спуску точно так же как и коллегам. И окружающим пришлось принять её манеру вести дела, слушались, и сплетничать при ней не смели – для рассмотрения сплетен у энергичной Евы были две лучшие подруги: одна – её ровесница и учительница русского языка Елизавета Юрьевна (младшая сестра Виталия) и ещё одна молодая и крайне склочная учительница историй Нонна Романовна.
– Прошу за мной, – пригласила Ева Ивановна, когда за ними с Виталием закрылись тяжёлые двери. – Я помню тот самый (она сочла уместным немного улыбнуться) телефонный звонок. Ваши документы у меня в столе.
