При подъезде к Москве была возбуждена и страшно нервничала. Поглядывала на дочку. Подкрасила глаза и губы – косметикой она пользовалась редко и мало.
Ей понравилось свое отражение, что бывало совсем нечасто, почти никогда. Сейчас из зеркала на нее смотрела молодая, загорелая, румяная и сероглазая женщина со слегка выгоревшими, вьющимися, мягкими волосами.
Наконец поезд дернулся и остановился. По платформе, заглядывая в окна, побежали встречающие. Ольга вглядывалась в людей, пытаясь отыскать любимого мужа. Мужа не было. Зато она увидела маму, которая растерянно улыбалась и махала им рукой.
Сердце екнуло. Интуиция? Значит, что-то и вправду произошло? Ольга выскочила из вагона, едва не забыв подхватить дочку.
Первый вопрос:
– Мама, где Лева?
Мама отвела глаза:
– Да ты не волнуйся! Все не так страшно. Просто Лева в больнице.
Ольга почувствовала, как ее заливает тревожным жаром.
– В больнице, господи! Что с ним, мамочка?
– Ничего страшного, – ответила бодрым голосом мама, тут же взявшая себя в руки. – Ничего страшного! – уже увереннее повторила она. – Нервное расстройство, детка, это часто бывает! Сама понимаешь – почти год в стрессе. Мужики ведь слабый народ. Положили его в клинику неврозов, в Соловьевку. Конечно, не без проблем. Ты же знаешь, как сложно туда попасть. Диагноз простой и довольно распространенный – нервный срыв, депрессия. Сейчас уже легче, честное слово! Я езжу к нему через день. Он уже говорит, начал есть понемногу. И даже выходит гулять! – Мамино лицо озарилось счастливой улыбкой.
– Говорить? – переспросила Ольга. – И даже гулять? Мама, ты что? Что ты такое говоришь, мама? Получается, что он не говорил, не ходил и даже не ел?
– Да, Оль. Было. Три недели лежал носом к стенке. На вопросы не отвечал, ничего не ел, только до туалета еле дошаркивал. Ну слава богу, схватились мы быстро, не зря наша Галя – медик! Сразу сообразила, в чем дело. Правда, – мама задумалась, – мы очень боялись, что добровольно он туда не пойдет. Знаешь, как эти больные… Они же не всегда понимают, что с ними происходит. Не могут дать объективную оценку своему состоянию. Врачи говорят, что это нормально. К тому же мать потерял, есть причина… В общем, завтра поедешь и сама все увидишь. – И мама переключилась на внучку, запричитала, заохала: – Ирочка! Да ты на себя не похожа! И где наша прежняя Ирочка? Худая и бледная, словно веточка? Теперь ты похожа на пирожок с повидлом! А, детонька?
Мама тискала внучку. Зацеловывала, тормошила. Смущенная и отвыкшая от бабушки девочка вырывалась и жалась к матери.
Остановили носильщика, загрузили коробки с фруктами, из которых вырывался на волю сладковатый, пьянящий запах, и чемоданы и двинулись к выходу. Очередь на такси была внушительной. Сев в машину, мама назвала свой адрес.
– Поедете к нам, пообедаем, отдохнете. Наговоримся, наконец! Я так соскучилась, Оля!
Ольга перебила ее:
– Сначала на Шаболовку! В Соловьевку! Какой пообедаем, мама? Какой отдохнем?
Мама с испугом глянула на нее, но возражать не посмела.
Такси остановилось на Донской. Ольга обернулась на мать:
– Как ты могла, мама! Как ты могла все это скрывать? Кого ты из меня делаешь, мам? Законченную сволочь? – Она выбралась из машины, на ходу распорядившись: – Ты и Иришка – домой! – И бросилась к воротам больницы.
Иришка провожала ее изумленным взглядом, кажется, собираясь заплакать. Но Ольге было абсолютно на все наплевать – в том числе и на дочку. В корпус она вбежала, чуть не грохнувшись на ступеньках.
