– Ну, как ты хочешь?
У них случился волшебный акт. Столь полного чувственного наслаждения Кирилл не испытывал очень давно. Ответственность, что висела на нём, множество обязанностей, проблемы, засевшие глубоко в душе метания – всё сгорело в тот момент, когда он и Евгения полностью раскрылись друг другу.
Кирилл не хотел ничего вспоминать. Он раскинулся на кровати довольный и изнеженный. Девушка ушла в ванную, и он позвал к себе котёнка:
– Кис, кис, кис.
Ненароком он увидел своё отражение в зеркале. Ему померещилось, будто глаза его приобрели тёмно-красный цвет – цвет обложки заграничного паспорта. Добавить тут было нечего, кроме слов, которые прозвучали несколько минут назад: это. моя. работа.
Кирилл вышел из здания ФСБ. На него только что составили административный протокол. Ему обещали, что протокол этот нигде не всплывёт. Там вошли в положение.
Кирилл направился в парк, где вздремнул на лавочке. Он проснулся таким же уставшим, каким и был. Он подумал, что тот, кто верит в организацию, неизбежно и себя видит не иначе как внутри организации – на той или иной ступени иерархии, на той или иной должности. Так внутри обесчеловеченной машины рождается душа – и уже невозможно уйти от стремления утвердить себя в рамках организации.
В тот же день он написал заявление на увольнение. Отработал он до конца месяца (благо оставалось чуть больше недели), и в последний вечер, в 18.05, вышел на улицу, зная, что теперь он свободен. Он ничего не видел в своём будущем. Он смотрел в пустое небо, и ужас охватывал его.
Девочки сидели за уличным столиком кафе. Они щебетали как пташки. Лиза говорила:
– Мне это далось тяжело, но ты сама понимаешь – стерпится-слюбится.
Оля отвечала:
– Дура.
На столике стояли два высоких стакана с чаем – сладкий цитрусовый чай для Лизы и обычный чёрный, крепко заваренный и без сахара для Ольги. Там же красовались и две тарелочки с десертами: на одной облитые густой сгущёнкой тёплые сырники, на другой – нетронутый кусочек торта «Наполеон».
Был разгар дня, солнце находилось в зените. Улицы утопали в сложном запахе весеннего города – в нём улавливались цветение каштанов и прохлада сухого фонтана, мягкое дыхание выпечки и сладость майской клубники. Рядом с фонтаном дурачились мокрые с ног до головы ребятишки.
Оля хотела быть такой же беззаботной как дети… Она старалась улыбаться и щебетать, но раз за разом приходил миг, когда на лицо её тенью ложилось смятение.
Оля отхлебнула крепкий чай и сказала:
– Не понимаю тебя.
– Но это же моё решение. Мне с последствиями и возиться, – ответила Лиза и измазала в сгущёнке сырник.
– Может надо было подождать?
– Не-не-не, ты не понимаешь – надо до конца ощутить, прочувствовать, испить до дна. А ты, дорогая, как моя Альма – чего-то тыкаешься, чего-то мыкаешься. Этот твой, который с работы, что между вами?
Оля как будто не придала значения вопросу, однако краешек губ её дёрнулся. Лиза слопала последний сырник и теперь подозрительно присматривалась к «Наполеону».
– Мы флиртуем. С коллегой этим.
– Ух. Он тебе нравится?
– Ну такое.
– Вот ты опять тыкаешься-мыкаешься. Я возьму? – Лиза потянулась к тортику и, не услышав возражений, отломила ложкой кусок. – Смотри, придёшь однажды вечером домой, а тебя там встретят сорок кошек.
– Тебя встречать не будут, – Оля придвинула ближе к себе тарелочку с остатками «Наполеона».
