Независимость Грузии и соседних ей народов Кавказа, несмотря на события 1920–1921 гг., вовсе не является простым эпизодом вчерашнего дня, с такой скоростью уходящего в историю; напротив, она есть и останется живой темой и наших дней, и близкого будущего. Поэтому и книга эта далека от настроения, выраженного в знаменитом Victrix causa diis placuit, sed vict a Catoni[3].
И если здесь ничего не прибавляется о том, в каких условиях и с какими превращениями жизнь Грузии протекает ныне в навязанном ей единении с другими государствами Советского Союза; как рисуется политическое и хозяйственное развитие на Кавказе под влиянием всего созданного русской революцией положения и как на деле устраиваются взаимоотношения между кавказскими народами, после отхода к Турции значительных территорий по Карсскому миру 1921 г., – то это лишь потому, что здесь перед нами уже новый, сложный отрезок исторической ткани, еще не вышедший из рук Ткача, в котором разбираться было бы преждевременно.
И Грузия, и Армения, и Азербайджан существуют; прокатившаяся по ним колесница всеобщего уравнения не стерла их с лица земли. История их не прерывается в 1921 г.; она протекает в новых условиях.
Для книги, основанной на прямом опыте и непосредственных переживаниях, как эта, достаточно таких общих замечаний: о политических судьбах наших республик с 1921 г. автор мог бы говорить лишь как любопытный читатель, во многом неосведомленный.
Итак – продолжение, не перерыв. И никому не следует цепляться за прошедшее. В настоящем гораздо больше реальности, а в будущем – привлекательности.
Что же касается тех многих, к которым автор причисляет и себя и кто, пострадав от политических сумятиц (насколько, однако, меньше погибших на войне от меча или растерзанных в гражданских схватках!), не придает своим личным ранам значения и не смешивает их с судьбой дела, которому служил, им остается припомнить слова умницы, давно писавшего и за себя, и за них: «…Меня одолевает случай, и, если он покровительствует тому образу действий, от которого я отказался, то тут ничем не поможешь; я себя не корю за это, я обвиняю мою судьбу, но не свое поведение, а это вовсе не то, что зовется раскаянием» (Монтень М. Опыты. Книга III. Глава II).
Стремление к независимости обнаружилось в Грузии с первых же дней российской революции. Иначе не могло и быть.
Условия присоединения Грузии к России были ненормальны; произошло оно в свое время (1801 г. и следующие) далеко не безболезненно[4].
Несмотря на значительную энергию и внешний успех русификаторской политики, несмотря на полную невозможность для Грузии организовать свою национальную жизнь, достаточного слияния, сращения с Россиею все же не произошло.
Влияние русской культуры, отчасти разрушительное, в других отношениях благотворное, было здесь, во всяком случае, глубоким и разносторонним; политическая лояльность Грузии по отношению к Российской империи оставалась в течение доброго столетия прочной, непоколебимой – а все же русификация Грузии в смысле окончательного ее отказа от всяких собственных национальных стремлений была так же мало достигнута в Грузии, как на других «инородческих» окраинах. Правду сказать, сама эта программа русификации говорила лишь о скудости государственного творчества, о высыхании живых источников «имперского строительства» в самом государственном центре России
