– Что-нибудь придумаешь. У тебя вся жизнь на бегу, никто не заподозрит.
Вот тут он прав… Уж последние месяцев шесть точно: бегу сломя голову от самой себя, наивно полагая, что засевший в моих мыслях мужчина согреет. А он и не думает даже, лишь изредка балуя теплом, потеряв которое, холод одиночества ощущается лишь острое. Как сейчас, когда тело молит не отталкивать, а в разум постепенно проникает смысл слетевших с горячих губ слов… Не изменится он, не для меня…
– Нет, – разворачиваюсь, тут же отталкивая Васнецова ледяной ладошкой, и, с вызовом глянув в горящие желанием глаза, отсекаю себе любые пути к возвращению. – Ни сегодня, ни завтра, ни в воскресенье.
Хватит уже. Теперь уж точно, когда я восемь дней заставляла себя вставать с кровати, настырно лелея в душе надежду, что и ему плохо. Без меня, без моей болтовни, без совместной встречи рассветов, которых и не было никогда. А теперь вижу, что зря. Только похоть была, что и сейчас заставляет мужчину тянуться к моим губам, рассчитывая, что поцелуем ещё можно что-то исправить. Напрасно:
– Нет!
Я волонтёр. И хотя бы раз в жизни спасти себя просто обязана. Пусть Васнецов и вставляет палки в колёса, цепляясь пальцами за край стола. Господи, как в клетке… Прижал меня к накрытой протёртой клеёнкой столешнице и дышать не даёт.
– Почему? Я же вижу, как ты на меня смотришь… Всегда, Сань, даже когда Карина рядом была.
– А она и сейчас здесь,– отклоняюсь назад, отодвигая подальше именинный пирог, в который вот-вот угожу волосами, и отворачиваюсь к окну, не желая и дальше тонуть. – Так что забудь. Будто и не было ничего.
Да и что было-то? Для этого человека лишь приключение…
– Спишь, значит? – нетрезвого человека, опасно оскалившегося, едва мои слова достигли захмелевшего мозга. – С квартирантом своим спишь?
Я губу закусываю, не считая нужным оправдываться, а он хватает меня за подбородок, насильно заставляя повернуться, чтобы теперь зло сощуриться, что-то отчаянно выискивая в моём побледневшем лице.
– То-то он, как хозяин, даже на порог не пустил… И давно?
– А какая разница? – теперь и сама завожусь, наплевав на боль, подаренную его безжалостными пальцами, и спустя долгую, нескончаемую минуту его молчания шиплю, схватив за стальное запястье. – Пусти, иначе Ваньке всё расскажу.
Скорее пугаю, надеясь, что хотя бы это его отрезвит, а он лишь ехидно прыскает:
– Что расскажешь? Что со школы сохла по мне, а как только дождалась моего развода, в койку затащила? Так валяй, – он смеётся каким-то безумным жестоким смехом, а я собственным ушам не верю. – Только про разрисованного сказать не забудь, чтоб зря не винили меня за твоё растление. Хорошая девочка Саша Брагина…
Больно. И от того, как держит меня, грубо очерчивая большим пальцем нижнюю губу, и от того, как смотрит, словно и впрямь поверил, что я такая… И от звенящей в ушах насмешки, на которую трезвым Миша бы никогда не решился, больно вдвойне:
– Поехали, больше предлагать не буду. Хватит корчить из себя недотрогу. Оба же знаем, что брату ты ничего не расскажешь…
И вздрагиваем тоже вместе, застыв от грозного Ванькиного:
– И не надо уже.
15. ГЛАВА 15
Саша
Знала бы Сенька, какая судьба уготована этому торту, ни за что бы не стала так тщательно раскатывать мастику, выравнивать края, кутая круглый бисквит в серое сладкое «одеяло», украшать пирамиду красными перчатками, которые никак не хотели походить на боксёрские, лишь спустя час подчинившись настойчивым пальцам кондитера. Упал. Просто слетел со стола и разбился об пол, забрызгав мамин любимый коврик взбитыми сливками. И сердце моё разбилось, но его не так жалко – всё равно никакого проку от этого вечно барахлящего в присутствии Васнецова органа не было. Одни проблемы…
