Подумав об этом, Джон сбежал с крыльца и, остановив проезжавшее по улице такси, забрался внутрь и назвал адрес. Водитель опустил флажок, и машина отъехала как раз в тот момент, когда Элоиза, прихрамывая, подошла к окну. Падая, она сломала каблук и ушибла бедро. На ее лице не было ни тени раскаяния или сожаления о том, что произошло. О, вся ее фигура дышала жгучей ненавистью и яростным гневом, который требовал немедленной разрядки. Джон уехал – уехал к одной из своих шлюх, но Элоиза знала, кто может заплатить ей за это оскорбление.
Сорвав с ноги вторую туфлю, она швырнула ее в дальний угол спальни и в одних чулках вышла в холл. Элоиза шагала по коридору, и глаза ее горели яростным огнем. Джон еще узнает, каково это – оскорблять ее. Сейчас Элоиза хотела только одного – сделать как можно больнее именно ему.
Включив свет, чтобы видеть, что делает, Элоиза резким движением сдернула одеяло с маленькой кроватки. Наивная уловка Габриэллы, которая по своему обыкновению спала, укрывшись с головой, в ногах кровати, ни на мгновение ее не обманула. Элоиза знала, что дочь должна быть в постели, и она действительно была там – крошечный, жалкий комочек, скорчившийся, словно от сильного холода. Так эта подлая девчонка – такая же мерзкая и отвратительная, как ее отец, – пряталась от своей матери, и Элоиза с особенной остротой почувствовала, что ненавидит, ненавидит ее каждой клеточкой своего тела.
В этот момент Габриэлла пошевелилась, и Элоиза увидела куклу, которую девочка прижимала к груди. Эту куклу Элоиза тоже ненавидела, потому что ее подарила девочке мать Джона, и с тех пор мерзавка всюду таскала ее с собой.
Не помня себя от ярости, Элоиза выхватила у Габриэллы куклу и принялась колотить ею о стену. Уже на втором ударе фарфоровая голова треснула, на третьем – разлетелась на куски, а Элоиза никак не могла остановиться.
– Нет, мамочка, нет! Не убивай Меридит! – Проснувшись, Габриэлла не сразу поняла, в чем дело. Она только чувствовала, что происходит что-то ужасное. Когда же девочка увидела, что от ее любимой куклы остались одни ноги и туловище, она зарыдала – так велико было ее горе. Отныне одиночество становилось всеобъемлющим.
– Мамочка, миленькая, не надо, пожалуйста!.. – всхлипывала Габриэлла и даже пыталась схватить мать за руки, хотя и знала, что за это ей достанется вдвойне.
– Вот тебе, вот!.. – приговаривала Элоиза, с наслаждением уничтожая куклу. – Эта дурацкая кукла давно мне надоела. Я ее ненавижу. И тебя ненавижу, мерзкая, испорченная девчонка! Что ты рассказала Марианне? Небось нажаловалась на меня, да? Отвечай, ты жаловалась ей на меня?! А сказала ты Марианне, что ты заслуживаешь, чтобы тебя драли каждый день, нет – двадцать раз в день?! Ты рассказала доброй тете Марианне, что ты – маленькая дрянь, шлюха, что родные отец и мать тебя ненавидят, потому что ты не желаешь их слушаться и все делаешь назло?! Отвечай – сказала?!! Сказала, сказала, СКАЗАЛА?!
Элоиза уже не кричала – она ревела, как самое страшное чудовище из самой страшной сказки, и Габриэлла только всхлипывала от ужаса и от боли, когда остатки куклы начали опускаться ей на плечи, на голову, на руки, которыми она пыталась закрыть лицо. Наконец кукла окончательно развалилась, и Элоиза принялась работать кулаками, в слепой ярости не видя, куда попадает. Она хватала Габриэллу за рубашонку и трясла, как пес трясет половую тряпку; она таскала ее за волосы и била лицом о плетеную боковину кроватки до тех пор, пока сама не устала и не задохнулась.
