Чувствуя себя ребенком, которого поймали за поеданием шоколада, я поворачиваюсь к сыну. Изобразив на лице улыбку, радуюсь, что мои мысли он прочесть не может. Тогда бы он узнал: я думаю о том, о чем мы никогда не говорили. О Хезер и о том, что он сделал.
В среду утром, возвращаясь с прогулки с Боуи, заметила, что машина Хадсона все еще стоит у дома. Он должен был уехать.
Переживая, что он проспал, стучу к нему в комнату.
– Хадсон!
Тишина.
Стучу еще раз, на этот раз сильнее.
Сквозь дверь слышу шорох, приглушенный стон. Делаю шаг назад, рука повисла в воздухе. С ним кто-то есть?
Закусив губу, ухожу от двери. Нет никакого желания видеть его в постели с девушкой. Когда он был подростком, я пару раз врывалась. Хватит и того, что было.
Так я когда-то и узнала, что их отношения с Хезер перешли на новый уровень. Она почти жила у нас. Когда ее семья переехала в наш район, спустя месяц они с сыном сдружились. На нашей улице Хезер была единственной ровесницей Хадсона. Не знаю, нужно ли было тогда переживать, что это девочка и мальчик, что они, может быть, уже знают разницу или даже чувствуют влечение… Но тогда я не видела причин для беспокойства.
Каждый день они бегали то в один дом, то в другой. Часами сидели за приставкой Хезер, пихались локтями, проходя «Гонки с Марио», и по очереди учили друг друга играть в «Зельду». Летом, когда им было по двенадцать, они снимали фильмы на новую видеокамеру Лесли. В основном это были пародии на детективы, где Хезер играла следователя, а Хадсон всех остальных, включая жертв. Мой сын любил бейсбол и всячески подначивал Хезер, чтобы вместе побросать мяч на заднем дворе. Но приходила Кэти О’Коннелл, и все прекращалось – Хадсон жутко бесился: с ее появлением Хезер выбирала «игры для девочек».
Детям тогда было по пятнадцать. Помню, после обеда Лесли позвонила и попросила отправить Хезер домой, чтобы помочь с ужином. Я знала, что они сидели наверху в комнате Хадсона, до меня доносилась музыка. Я даже не подумала постучать, прежде чем распахнуть дверь.
Их руки переплелись в объятии, губы слились в поцелуе.
Они тут же в ужасе отодвинулись друг от друга. Хезер и говорить не надо было, что мама ее зовет, – схватив свой рюкзак, она убежала, по пути пробормотав: «Пока, Валери».
– Ты и вправду удивлена? – спросил Мак, о случившемся я рассказала ему чуть позже на репетиции. – Думаю, что нет. В них бурлят гормоны. А в мозгах ведется строительная работа.
– Ну и метафора, – нахмурилась я, хотя он был прав.
Теперь же, задумавшись у двери Хадсона, я услышала, как он слабо позвал:
– Маам.
Я толкнула дверь: он перевернулся в кровати и посмотрел на меня покрасневшими глазами. Лицо бледное, все в поту.
– Боже мой, и ты заболел? – Я как-то даже съежилась, качнулась назад.
– Видимо, – еле слышно произнес он. – Спасибо, что заразила.
Я чуть улыбнулась.
– У меня хорошая новость: вирус действует всего сутки. Завтра будет полегче. В воскресенье мне было очень плохо, но в понедельник утром я была как огурчик. – Неужели я так сказала? Про огурчик все время говорила моя мать.
Он застонал.
– Тебе что-нибудь принести?
Он покачал головой.
– Звонил на работу?
Закрыв глаза, он кивнул.
– Хорошо, отдыхай.
Он угукнул, я закрыла дверь.
В коридоре тихо, слышно, как на первом этаже тикают часы.
Вышли мыши как-то раз
Посмотреть который час…
В стене что-то было. Оно шуршало поздно ночью, родители давным-давно пожелали мне добрых снов, и я теперь лежал в кровати. Услышав шум, я сполз с постели, встал на четвереньки и залез под кровать – пытался понять, что это. Дрожа от страха, на пару секунд решил, что застрял, из-за пыльного ковра кирпичного цвета не мог дышать, но что за шум – так и не понял.
