Являлись ли подобные представления исключительной особенностью Достоевского или же они могли возникнуть в силу объективных черт, присущих русскому общественному сознанию?
Думается, что было бы правильным предположить последнее. В 1870-х гг. самодержавие ещё не успело с такой откровенностью, как оно это сделало позднее, продемонстрировать свою неспособность к социальному и историческому прогрессу. У большинства интеллигентов (не говоря уже о народных массах) монархическое мироощущение ещё не изжито реальным историческим опытом.
«Образованное общество» жаждет перемен, но, по возможности, совершающихся спокойным, законодательным путем – при инициативе «сверху». Правительство, осуществившее отмену крепостного права, судебную, земскую, городскую и военную реформы, не утратило ещё известного кредита доверия.
Будущее было туманно, неопределённо, но – открыто. Каждый был волен вкладывать в «ближайшее предстоящее» свой собственный смысл. Накануне и во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., объективно направленной против одной из жесточайших форм азиатского деспотизма, трудно было предвидеть, как развернутся последующие события, не ударят ли они в конечном счёте и по «внутренним туркам». Не случайно глобальная этико-историческая концепция «Дневника писателя» теснейшим образом связана именно с текущими политическими событиями, которые осмысливаются Достоевским как поворотный пункт русской истории и многообещающее начало окончательного мирового исхода. (Об этом см. гл. 7-ю «Что же есть истина?».)
Вторая половина 1870-х гг. несла с собой признаки нового общественного подъёма. Но было неясно, какие формы примет этот подъём и куда пойдёт страна в ближайшие годы. И либералы, и консерваторы, и деятели, мечтавшие о созыве Земского собора (такие как Иван Аксаков), еще могли полагать, что в конечном счёте именно их упования соответствуют высшим интересам правительственной власти.
До взрывов на Екатерининском канале оставалось ещё целых пять лет.
События 1876–1877 гг. способны были создать впечатление, что наконец-то наметился реальный выход из состояния неустойчивого равновесия. Эти годы совпали с периодом мощного и неоднородного по своим истокам движения помощи славянам, когда в рядах русских добровольцев в Сербии бок о бок сражались люди часто противоположных политических убеждений. В силу особых историко-психологических причин определённая часть общества могла поддаться иллюзии, что ожидаемая «развязка» не сведётся к каким-то акциям в области внешней политики или к отдельным внутренним преобразованиям, а будет найдено некое целостное решение, способное удовлетворить всех и обозначить новую эру общественной жизни.
В этот сложный и чреватый историческими потрясениями период Достоевский возвращается на арену журнальной деятельности. 31 января 1876 г. выходит первый номер «Дневника». Впрочем, сам замысел возник значительно раньше.
Генезис издания
В записной тетради Достоевского за 1864–1865 гг. несколько страниц заполнены подробнейшими арифметическими выкладками. Колонки цифр перемежаются краткими резюмирующими пометами: «3000 подписчиков могут окупить издание… Весь успех зависит от того, как будут составлены 1-е шесть номеров. Как можно более известий и т. д.»[33].
«Записная книга» – так именует Достоевский задуманное издание. По-видимому, он мыслил его как своеобразный журнальный симбиоз: соединение большего художественного произведения с хроникой текущих событий. «По 6 печатных листов в 2 недели. 3 листа “Записной книги”. 3 листа романа»
