Она смотрит на меня, легонько кивает, и в глазах все те же слезы. Встала, медленно прошла к выходу – и трамвайные двери открылись. Растворилась в царстве миллионов снежинок.
«Осторожно, двери закрываются!»
– Не закрывайте!
Бросился к дверям, выпрыгнул на снег, в хрупкую вечернюю тишину проспекта. Пронзительно чистый воздух, холодные звезды над глыбами домов – и никакой пляски разыгравшихся снежинок…
«Скрип… Скрип…» – спешат прохожие. Не те, совсем не те. И только один стоит, изумленно смотрит на меня, дрожит у губ огонек сигареты. Никого. Пусто.
Молодой, лет двадцати, поднял руку к сигарете, да так и застыл, словно кому-то позирует.
– Трамвай… Трамвай… Ниоткуда…
Бормочет, смотрит на меня, огонек прыгает у губ.
– Пусто было аж до поворота… И вдруг – ниоткуда…
– А кто вышел?!
Кричу, будто заблудился в лесу и замерзаю, и жду ответного крика как спасения.
– Ниоткуда…
– Кто?!
– Вы…
– Кто «мы»?!
– Вы… Один…
– А передо мной?
Наконец-то упала сигарета. Покатилась в снег и глядит оттуда ехидным огненным глазком.
Повернулся и пошел, бормоча под нос. Оглянулся – и раздраженно:
– Никто! Только ты и вышел.
Пусто на проспекте. Ни машин, ни трамваев. Холодно блестят под фонарями замерзшие рельсы.
Двери закрываются. Никого. Никого…
Он не мог бы с уверенностью сказать, с каких пор стал видеть такие сны. Может быть, потому, что никогда не смотрел на улице по сторонам, стараясь отыскать приснившиеся ему лица. Он начал догадываться, что сны его не простые, а словно запорхнувшие из не наступившего еще завтрашнего дня, только когда чуть не налетел в парке на вышедшего из-за скрытого кустарником поворота высокого слепого мужчину в темных очках, которого вела огромная овчарка. Он стоял, глядя вслед печально прошедшей паре, припоминал, где мог видеть их раньше, и вдруг отчетливо осознал, что слепой и собака – воплощение его сна. После этого случая он стал более внимательно относиться к своим снам и вскоре с удивлением и некоторым страхом обнаружил, что ежедневно сталкивается с теми, кто приснился ему ночью.
Снилось ему, как и всякому человеку, много всякой всячины, которая обычно забывается наутро. Но были во всей этой кутерьме различных событий и персонажей фрагменты, которые не стирались, а застывали в сознании четким негативом, немедленно проявлявшимся при столкновении со своим двойником в реальном мире. Постепенно он научился отбирать при пробуждении эти неведомо как проникавшие в него кусочки будущего и мог безошибочно сказать, какой из приснившихся ему образов в течение дня воплотится в жизнь.
Их было много, этих людей, которых он никогда не видел раньше и которые появлялись перед ним, вынырнув из толпы, стоило только ему увидеть их во сне. Сгорбленная старуха в черном платке… Белобрысый мальчуган с потрепанным портфелем… Седой мужчина… Девушка в зеленом платье… Снились ему и знакомые, которых он неизменно встречал на следующий день. Однажды ему приснились негры, и наутро он еще издалека с удовлетворением увидел их, садившихся в ярко-красный автобус около гостиницы. Страх перед этими снами постепенно проходил, он уже с любопытством и нетерпением ожидал очередной встречи и даже, случалось, разговаривая по телефону с приятелем, как бы невзначай ронял: «Ну ладно, сегодня еще встретимся», – и, конечно, встречался.
Была даже кое-какая выгода в этих снах. Если, к примеру, снился знакомый, встреча с которым была совсем ни к чему, он старательно вглядывался в прохожих и успевал вовремя нырнуть в двери магазина или заторопиться к троллейбусной остановке. И все-таки выгоды было маловато. Почти совсем не было. Никак он не мог использовать неизбежную встречу с тем же белобрысым мальчуганом или толстой теткой с распухшими от обилия продуктов сумками в руках. В молодости он увлекался рисованием, даже ходил в художественную школу, и ему пришла как-то в голову мысль нарисовать утром приснившееся лицо, а потом, при встрече, показать портрет тому, с кого он был нарисован. Однако он сразу отбросил эту идею, потому что она была несовместима с его возрастом, отдавала мальчишеством.
