А меня один из партнеров однажды назвал мрачной и почти трагической, хотя черты были теми же самыми.
Разумеется, мама ни о чем таком не задумывалась.
Свою красоту она использовала простейшим образом.
То есть, будучи женщиной здоровой и почти молодой – поскольку меня родила в девятнадцать лет, то есть находилась на середине четвертого десятка – непрерывно меняла поклонников.
Вернее, сожителей, которые появлялись у нас.
Если учесть, что все жили в одном помещении, то сильно распространяться о некоторых особенностях моей жизни не стоит.
Размеры нашей комнаты позволили до некоторой степени обособляться.
Мне выгородили двумя шкафами бессветный закуток у входа – справа от двери в углу.
Там поместились письменный стол с компьютером и кушетка, на которой я спала, большего не требовалось.
Я могла проскользнуть к себе и выбраться обратно незамеченной для большей части комнаты, у себя меня не было видно и я тоже не видела ничего.
Но шкафы, естественно, не доходили до потолка, и поэтому я слышала все: и разговоры и брань и ритмичный скрежет кровати и стоны.
Мама меня не стеснялась: в постели с мужчиной она забывала обо всем.
К тому же она выпивала – немного, но регулярно. Должно быть, общая любовь к спиртному в свое время свела их с отцом.
Ни один приходящий «отчим» не задерживался у нас дольше, чем на полгода.
Каждый из них, несмотря на ее очевидные внешние и внутренние достоинства, стремился найти женщину с более пригодными жилищными условиями – или хотя бы без детей.
Маму это не напрягало.
Она любила новизну, а один и тот же мужчина надоедал так же, как единственная пара туфель.
Но когда я сделалась старше, то стала ей мешать. Это я ощущала чем дальше, чем сильнее.
Причем речь шла не о том, что мама начала меня стесняться. Все обстояло совсем наоборот.
Я стала мешать ей как женщина женщине.
Ведь, как уже говорила, развиваться я стало рано.
Я быстро поняла, что любой нормальный мужчина отличает женщину, которая занимается сексом, от девушки, которая им не занимается. Причем даже если женщине тринадцать лет, а девушке – сорок три.
Поэтому мамины кавалеры с определенного момента стали безошибочно распознавать во мне существо, с которым при условии договоренности допустимо все.
А мое тело, конечно, было более свежим, чем у мамы.
Едва в нашем доме появлялся новый мужчина, как я замечала взгляды, скользящие по моим ногам, пытающиеся проникнуть в вырез домашнего платья или выискивающие границу трусиков на моих ягодицах.
В начале пути я относилась к таким знакам неадекватно.
Точнее, адекватно образу нецелованной школьницы, какой я должна была быть.
Правда, дальше знаков внимание не шло – кроме одного случая, произошедшего, когда я училась в седьмом классе.
Мамы – которая работала не помню где – не было дома, а я собиралась в школу.
Стояло послеобеденное время: в тот год я начала учиться во вторую смену.
Сожительствующий с ней Михаил – не то шофер, не то экспедитор – был на больничном, тихо лежал на кровати и смотрел телевизор.
Он подгадал момент, когда я сняла домашнее платье и собралась натянуть школьное: возник в моем закутке и набросился зверем.
От неожиданности я сначала онемела и не оказала сопротивления.
Но потом пришла в себя.
Когда Михаил, держа меня одной рукой за оба запястья, второй расстегнул брюки, я извернулась и нанесла удар коленкой.
Опыт общения с мужчинами на тот момент у меня имелся.
