– Взопрела в кофте у печи. И надо же как-то причепуриться, чтобы садиться за праздничный стол.
– А какой праздник?
– Мяса на зиму заготовила. Это разве не праздник? Отец, когда с охоты возвращался, всегда велел маме наряжаться к столу.
– А мой сразу в баню. Потом выпьет стакан и бежит к кому-нибудь из мужиков сезон обсуждать, а возвращается под утро.
– А как же мать, не обижается?
– Так ей же забот полон рот и грязной одежки ворох.
– А мой папа только с виду суровый был, и с мамой очень ласковый. – У нее сорвался голос, зажмурилась и, сдерживая слезы, замотала головой, потом выдохнула и прошептала: – Тебе этого не понять, твои живы-здоровы. Ты коньяк пил?
– Нет. Только самогонку.
– Значит, надо попробовать. – И она налила ему полстопки из пузатой бутылки. И себе налила. – Давай помянем моих.
Он настроился на сладкое вино, а коньяк оказался крепче самогона. Поперхнулся от неожиданности, закашлялся, хорошо еще сопли не полезли, со стыда бы сгорел.
– Не смущайся, это бывает. – Она подцепила рыжик и, не выпуская вилку из руки, протянула ему, потом придвинула тарелку. – Теперь горяченького, мужику надо мясо есть, чтобы силы были, наваливайся.
Он хотел попробовать кусочек, для приличия, Но мясо было нежным и сочным. Не заметил, как смолотил почти всю тарелку, видимо, действительно проголодался.
– Хорошо готовишь, лучше, чем мама. В городе научилась?
– Ладно тебе. А в городе совсем другому учат. Еще рюмку будешь? Или сухого?
– Кислятина, мы с пацанами пробовали.
– Как прикажешь, слово мужика – закон.
Вторая рюмка прошла легко, и он осмелился спросить, какие из песен Высоцкого ей больше нравятся. Надеялся услышать, что про блатных, и уже потом расспросить о муже, очень уж волновала его эта романтическая тайна. Он и на ужин остался, надеясь разузнать что-нибудь интересное. Отсидевших срок среди деревенских хватало, но были они такими же обыкновенными мужиками. С одним из бывших он даже схлестнулся, едва до драки не дошло. Жена пристыдила мужика и увела. А сам он отступать не собирался, страха не было. Но ответ Ольги его удивил:
– Сказки люблю и про цветы на нейтральной полосе.
Потом Ольга налила еще по одной. Сама она пила легко, не морщась и почти не закусывая. Да и он не чувствовал опьянения, наоборот, появилась легкость и в голове и в теле, как будто и не было долгой нервотрепки с тушей борова. Когда Ольга поднялась, чтобы принести чайник, он встал помочь, но его почему-то качнуло и повело вбок. Ольга успела подхватить его и прижать к себе, чтобы не упал.
– Ничего страшного. Пять часов на ногах да на нервах. Я же видела, как ты волновался. Чаю крепкого выпьешь, и все пройдет. А лучше полежать немного.
– Да нормально. Просто за половик зацепился.
– Конечно. И все-таки лучше прилечь.
Она отдернула одеяло, склонилась над ним, сидящим на стуле, и попробовала помочь, а он, неожиданно для себя, схитрил, сначала привстал, потом покачнулся и обвис, прижимаясь к ее груди.
– Держись, держись, – успокаивала Ольга, – сейчас приляжешь, поспишь полчасика – и все пройдет, ложись, миленький, и разденься, чтобы тело отдохнуло.
Получалось так, что она сама раздевала его, а он не сопротивлялся и только слегка помогал ей. Потом она выключила свет и вышла на кухню. Голова кружилась. Он закрыл глаза, но в сон не клонило. Было стыдно, что так быстро опьянел и с ним пришлось возиться, как с ребенком. Настроился полежать минут десять и бежать от позора. Подумал, чем занимается Ольга – наверное, посуду моет. Прислушался, но ни плеска воды, ни стука тарелок не услышал. Потом прошуршала занавеска, и в комнату вошла Ольга.
