Была кухня, где кроме печки стоял шкаф, тоже сработанный умелыми руками деда. Шкаф имел гордое название «секретер». На верхнем ярусе хранилась посуда и специи. Стоило открыть стеклянные дверцы, как в нос ударяли запахи корицы, лаврового листа, мяты, чего-то ещё. В середине конструкцию соединяла деревянная столешница, на которой мать кромсала овощи для борща. А внизу, за раздвижными деревянными створками, хранились запасы муки, сахара, крупы. Иногда там попадались и конфеты.
Самодельная мебель пережила своего мастера. А бабушка после похорон деда легла на кровать и через два месяца ушла вслед за ним. Павлу было тогда пять лет, и он почти ничего не помнил из того времени, только лежащую в спальне бабу Нюру.
Отца своего Петров не знал. На эту тему в семье не распространялись. Отчество у него было от деда – Семёна Лукича. Отчим в доме появился в шесть павликовых лет, когда мать, уставшая в одиночку справляться с бесконечными бытовыми хлопотами, привела моряка и сказала:
– Дому нужны мужские руки. Будь хозяином, а мы с Пашкой как-нибудь пристроимся.
Несмотря на длинные отлучки в рейсы, дядя Лёша (так Павлику было велено называть отчима) дом содержал отлично. На веранде соорудил кладовую, в которую с пароходов перекочевывала краска, олифа, кисточки, растворитель, разный слесарный инструмент.
– Команда! Аврал! – Громыхающий с утра бас дяди Лёши-отпускника означал для Павлика работы по благоустройству дома. За каждую окрашенную штакетину отчим платил пацану по копейке. Половину забора покрасил – и можешь бежать в поселковый магазин за стаканчиком сливочного мороженого, которое стоило девятнадцать копеек.
Пашка не считал это трудовой повинностью, не отлынивал. Ему даже нравилось превращать облезшие от солнца и ветра доски в сияющую новыми красками ограду. И запах ему нравился. Только руки всё время были испачканы, как ни старался уберечь их юный маляр.
Дом стоял сразу за железнодорожной платформой. В расписании электричек с двух до пяти вечера был перерыв, и в это время мать, работавшая кассиром на станции, успевала накормить обедом Павлика и усадить его за домашние задания, а потом снова шла на работу.
Мальчишка, побросав книжки в портфель, бежал к своим друзьям, к их общему штабу – старому лодочному гаражу, задней стенкой воткнутому в отвесный берег. Бежать – это выскочить на крыльцо, потрепать за ухо сторожевого Бима и через огородные грядки скатиться по крутой тропинке к берегу моря. Этот путь занимал не больше двух минут.
В штабе всегда было чем заняться. Волны выбрасывали на берег деревья, и их причудливые высохшие корни при умелой обработке превращали деревяшку в чудовище. А с чудовищами принято сражаться – для этого строгались деревянные автоматы, придумывались стратегии и тактики боёв. Летом, в тихую погоду, мальчишки рыбачили, благо червей в огороде – хоть лопатой греби. Зимой небольшие гладкие участки моря использовались как каток. А иногда по выходным в гости к дяде Лёше приходили друзья по морскому училищу, и тогда они катались по заливу на буерах – лодки с парусами скользили по замёрзшему Амурскому заливу на трёх наточенных коньках.
И, в общем, детство Павла можно назвать беззаботным и счастливым. Отчим не буянил, не обижал, выпивал умеренно, приучал мальчишку к труду и рассказывал моряцкие байки.
– А знаешь ли ты, Павлуша, как называется животное, у которого есть сумка на животе? – спрашивал дядя Лёша у засыпающего мальчика и начинал повествование про экзотическую Австралию.
