Сколько просидели мы в этой раздирающей тишине, опустошающей напрочь, оголяющей все нервы души – я не знаю. Мне не нужно было ничего говорить, что бы Алекс поняла меня правильно. Скорее это мне стоило переждать, пока она примет истину. И она приняла.
От жалости во взгляде так сразу не избавиться, но она старалась. Ещё пару раз позволив себе меня пожалеть, она взяла себя в руки. Пустила скупую слезу по щеке, а потом обняла крепко-крепко, будто я единственное важное существо в её жизни. И не было ничего искренней этого объятия.
– Ты поэтому пошла на рукопашку? Поэтому не слушала, когда мы тебя отговаривали? Я чувствую себя самой худшей подругой в мире. Как я могла не заметить, что с тобой? – корила она себя. Я-то переживала весь этот ужас постепенно, научилась скрывать, а на неё это всё сейчас вылилось одним махом, и она видела в этом свою вину.
Я не знала, как правильно поступить. Сказать ей «ничего страшного» – я совру. Пусть тогда я не понимала, но сейчас знаю – она была нужна мне, мне было необходимо, что бы кто-то заметил этот ужас и вытащил меня вовремя, но этого не произошло.
Ни Джейд, ни Алекс не сумели раскрыть мои тайны. И в этом была как и моя, так и их вина. Я обижалась на них, какое-то время. Работа с психотерапевтом помогла мне не только пережить тот ужас, но и раскрыть свои истинные чувства по отношению к девочкам. Из-за того, что они не заметили, я больше не была с ними так откровенна, я говорила далеко не всё, я решала, что они могут знать, а что нет.
Та Мэлони Готтен, что знали девочки уже давно исчезла, я стала скрытной, отстранённой холодной, жаждущей всё держать под контролем. Я жила играючи, стараясь не привязываться к людям.
– А парни? Ты же ни к кому не привязывалась! Ты расставалась с ними не спустя какое-то время, а лишь тогда, когда начинала к ним что-то испытывать. Я права? – догадалась подруга.
– Алекс…
– Господи, Мэлони. Я ужасна! Я же совсем не вникала в твои поступки, лишь одобряя их, считая, что это забавы ради, а ты…
– Так, хватит, – если она сейчас разревётся, я тоже. А у меня скоро голова болеть будет от такого количества потрясений за последние несколько недель. – Прекрати убиваться и хлебни, как следует, – кивнула ей на бокал с вином.
Алекс порадовала, закрыла рот, молча кивнула, а потом опустошила свой бокал так же, как я вначале. Переварила, значит. Допив бутылку, почувствовав, что жизнь не так уж и плоха, язык развязался и я вкратце пересказала Алекс обо всём, что случилось с Дексом. Она ахала, охала, хлопала глазами и в ладоши. Но при упоминании бывшего, её лицо исказилось такой страшной гримасой, что я бы на его месте не хотела бы никогда попадаться ей в таком состоянии, в каком она сейчас.
Мы медленно сползли с диванчика на пол, так было удобнее, заказали себе пиццу и устроили полноценный девичник, отказавшись от любых планов на завтра. Только отсыпаться. Слишком много эмоций. Слишком много нервов. Просто – слишком.
Но утром, мне позвонила куратор из универа. Поинтересовалась причиной отсутствия, не поведя глазом. Сказала, что всю ночь провела в больнице у студента, что недавно к нам перевёлся, мистер Флауерс – его куратор, может подтвердить, а сейчас плохо себя чувствую. Мне спустили этот пропуск с рук, но попросили явиться хотя бы к концу последней пары, что бы написать освободительную.
Алекс я не будила, оставила ей записку на столике, ключи от квартиры рядом, а сама уехала в альма-матер. Всё-таки хорошо быть совершеннолетней, когда ты по закону имеешь право сама себя освободить от занятий, по уважительной причине, разумеется. Слишком глубоко старалась не дышать. Макияж может и способен скрыть следы ночного преступления, а вот с организмом сложнее. Надо ждать пока само выветрится. Ну либо лук. А я его терпеть не могу. Да и запашок не лучше. Фу.
