– С волками жить – по-волчьи выть! – голос Нины резко изменился, стал тише и приятнее, а в говоре появился узнаваемый легкий акцент. – Тебя затопчут! Уничтожат и забудут! Никто не вспомнит о тебе! О слабаках не вспоминают! Ты в аду! А черти не терпят хороших ребят! Они их жарят, кромсают, топят в раскаленном масле! Ты когда-нибудь обжигался? А вот теперь представь, что ты весь горишь! Вот, что тебя ждет, если ты будешь слабым! Запомни, лучше сдохнуть в бою по-быстрому, чем сдаться им на медленную и болезненную смерть! Ты понял? Повтори! Повтори! – крикнула Нина и замолкла.
Воцарилась тишина.
Разумеется, перемена лиц Рудольфа и Марка не осталась незамеченной. Только этим двоим и Нине была известна истинная мощь произнесенных слов. И она была чертовски огромная, потому что заставить Рудольфа вспотеть может лишь сам Господь.
Внезапно Нина так громко и яростно стукнула по столу, что ребята подпрыгнули.
– Я не слышу тебя, рядовой Шкет! – заорала Нина на Дэсмонда, отчего тот вжался в спинку стула.
И тут начался самый настоящий театр одного актера.
– Ты глухой? – орала Нина, искривившись в злобной маске.
– Сэр, нет, сэр! – отвечала Нина самой себе, изображая хрипоту, и донельзя точно копируя замученного подростка.
– Тогда, может, ты тупой?
– Сэр, нет, сэр!
– Тогда какого хрена ты бубнишь себе под нос? Может, мне называть тебя рядовой Слизняк?
– Сэр, нет, сэр!
Нина снова громко ударила по столу.
– Иди, сюда рядовой Тряпка! Мне насрать, болен ли ты, умираешь ли, или вообще сдох! Мне насрать на жару и на мороз! Насрать, ливень ли сейчас или метеоритный, мать его, дождь! Мне насрать, что ты подвернул ногу, да пусть она хоть отвалится! Засунешь ее себе в зад и продолжишь бежать! Ты понял, рядовой Вагина?
– Сэр, да, сэр!
– Хочешь снова разреветься как девчонка?
– Сэр, нет, сэр!
– Хочешь пожаловаться копам или может поплакаться бабе из соцзащиты?
– Сэр, нет, сэр!
– Смотри, рядовой Пискун! У тебя есть такая возможность! Вон ворота! И они открыты! Можешь сбежать в любой момент и облегчить мне жизнь! Будешь петь песни и играть в девчачью войнушку с городскими молокососами! Потому что мне ты как грыжа в паху! Как еще один геморрой в моей затраханной жизнью жопе! Как третье истертое яйцо в мошонке! Вон ворота! Беги отсюда, шкет!
Пауза.
– Сэр, нет, сэр! – по щеке Нины скатилась слеза.
– Тогда хорош реветь! Хватай груз и побежал тридцать кругов! И если еще раз услышу хрень про подвернутую лодыжку, ты будешь катать бочку с кирпичами до заката, Слизняк! Ты понял?
– Сэр, да, сэр!
– Громче, твою мать!
– Сэр, да, сэр! – заорала Нина во всю глотку.
Наступила тишина.
И в этой тишине напряжение, исходившее от троих мужчин, ощущалось почти физически. Эрик готов был поклясться, что слышал бешенный стук сердца в мускулистой груди Десмонда, что чуял запах пропотевшей насквозь спины Рудольфа, и ощущал дрожь на полу от трясущихся колен Марка.
Тишина царила уже несколько минут. И с каждой секундой она все больше закреплялась в своих правах. Она обнажила страхи мужчин и продолжала растить их удручающими воспоминаниями, которые все больше накатывали волнами в зловещем безмолвии.
Но никто не посмел первым нарушить ее правление. Эрик желал дать друзьям время свыкнуться с мыслью о том, что отныне их секреты перестали быть секретами. Нина видела их насквозь. И когда он осознал это, паника охватила и его. Отныне Нина держала их на мушке. Имел ли он право так подставлять друзей? Стоят ли ответы на вопросы жизни его друзей?
