Тогда я, посвистывая, возвращался в сад, к Марьянти.
Марьянти была дочерью старого ювелира, который отошел от дел, потому что перестал видеть. Раньше он делал золотые браслеты на своем станке и, скорее всего, был не слишком солидным, внимательным и серьезным отцом. Молодая девушка чистила приборы речным песком, который нам с утра за плату притащили дети квартала. Она разглядывала их на солнце и, заметив пятнышко, принималась за дело вновь. Я уже отчаивался с ней сблизиться.
Мне хотелось непременно понравиться Марьянти, увидеть искорку смеха или одобрения в ее глазах, и я придумывал самые интересные темы для разговора. Но рядом с ней они иссякали за пару минут.
Нельзя сказать, что она плохо владела турецким языком. Торгуясь с уличными продавцами, она изъяснялась лучше, чем все ее подруги вместе взятые.
Может быть, она считала меня ребенком, а мои слова – бессмысленными? Тоже нет. Ведь когда она сама все же произносила несколько слов, они казались простыми и пресными по сравнению с тем, что говорил я.
Правда лежала на поверхности, но я не мог предположить, что в этой прекрасной головке, играющей всеми красками и обрамленной золотыми волосами (теперь бы сказали, в стиле Греты Гарбо), нет и намека на неземные тайны.
Марьянти сидела на корточках, подобрав подол юбки. Заметив меня, она на секунду поднимала голову, улыбалась, а затем вновь погружалась в работу.
В один из таких моментов она потеряла равновесие и упала назад, так что ноги задрались кверху. Я сразу же схватил ее за руки, чтобы поднять, и постарался казаться взволнованным.
Приключись такое с другой девушкой, Марьянти еще неделю потешалась бы над этим. Но теперь она только сказала: «Все в порядке, мне не больно» – и, стряхнув пыль с юбки, продолжила свое занятие.
Солнце освещало голову Марьянти, каждый волосок переливался, лицо играло яркими красками, а кожа, под которой проступали тонкие нити сосудов, казалась прозрачной. Луч скользил по прохладной ткани блузки, мягко облегающей выпуклости тела, стекая по спине и груди; невидимый пушок на коже вспыхивал огоньками, придавая коже муаровый блеск.
Вероятно, даже будущему мужу Марьянти не удастся увидеть ее так красиво освещенной и в таких деталях. Но как долго можно глядеть на человека, который иссушает твои самые восторженные слова, подобно ветру пустыни, и сам при этом молчит? По этой причине я оставался рядом с ней ровно столько времени, сколько требуется, чтобы проверить, как начищены вилки и ложки, а затем был вынужден развернуться и уйти. Но должен сказать, что это было не такой большой потерей для меня, как я тогда воображал.
Да, Марьянти была красива. Истинные знатоки красоты подняли бы на смех того, кто не согласился бы с этим. Но, увы, хотя я искренне верил, что такая девушка должна нравиться и даже покорять сердца, мысли о ней не заставляли кровь играть, не будоражили нервы. Что касается растрепанной, остроносой Рины, которая сейчас наверху распевала песни и иногда подходила к окну с утюгом в руке, тут все было по-другому. Возможно, именно поэтому группу гладильщиц, в которую вошли она и Еленица, я оставил напоследок. Я поднимался по лестнице не быстрее и не медленнее, чем шел до этого, но теперь я ступал иначе, и даже тембр моего свиста изменился. Рина, в противоположность бесчувственной Марьянти, была все время начеку и постоянно кокетничала. Поняв, что я иду, она быстрым движением руки пригладила волосы, привела в порядок лицо и платье. Однажды я увидел, как она расстегивает пуговицу на груди. Но она сразу догадалась, что жест не остался незамеченным, и застегнула пуговицу назад.
