Ночь темна перед рассветом - страница 10

– Это мышление «маленького человека», опять же сформированное существующей системой, пропагандой, которая обслуживает и укрепляет вертикаль власти. Всё может поменяться, поверь, главное – сломить корень, а потом по инерции система изменится. Да, на это потребуется пара десятков лет, но это возможно, я убеждён. Тем не менее ни о каких мирных переменах речи идти не может, они просто так не сдадутся. Только революция, только борьба и протест, которые запустят глобальные перемены.

– Ты не боишься революции? Ты же знаешь, как было в семнадцатом году: преступность, голод, мрак, братоубийство. Это то, чего ты хочешь для всех нас?

– Это цена свободы.

– А если голодать будем мы?

– Выживем, а если не выживем – это будет наша жертва светлому будущему.

Войдя в раж политической полемики, Антон менялся в лице – багровел, его глаза загорались светом отчаянного безумия, он мог быстро сорваться на крик, терял способность слушать оппонента. Аня пугалась его в такие моменты, хоть и поддерживала; она всегда стремилась остудить его пыл, призвать к здравомыслию, донести до него, что мир не делится на чёрное и белое, у всего есть грани, полутона; битву выиграет не только справедливость, но и милость, доброта. Она верила в это. В сердце Ани жила революция, но это не было вооружённое восстание, – это была революция молчаливого несогласия, отказа признавать правила, революция протестного искусства, революция милосердия, которого в её сердце было намного больше, чем в его. Особенно теперь…

– Антон, я беременна, – она совершенно не собиралась сообщать эту новость таким образом.

Где-то на полке лежала длинная красная бархатная коробочка от золотого браслета, который он дарил ей на годовщину. Она положила туда долгожданный положительный тест и обернула красивой бумагой, но сейчас она не смогла промолчать.

– Что-о-о?! – Антон опешил и сразу изменился в лице, от готового броситься в бой тигра он за секунду стал походить на испуганного котёнка. – Т-ты серьёзно? – запинаясь, спросил он.

– Да. Подожди, – она побежала в их комнату, где в её прикроватной тумбочке была спрятана коробочка, принесла её и протянула Антону. – На. Я по-другому хотела, прости. Просто, Антош, я хочу, чтобы ты знал. Я поддерживаю всё, что ты говоришь, но я переживаю за тебя, очень переживаю. Ты отсидел в тюрьме несколько суток просто за то, что стоял рядом с Калининым, за идеи, ты в большой опасности, я знаю, ты хочешь изменить весь мир вокруг себя, и я хочу, точнее, хотела, но теперь я всё чаще думаю о том, что мы создаём, а не что разрушаем.

Кажется, Антон не услышал её речи, разворачивая коробочку и вертя в руках тест, от которого исходил едва различимый запах мочи.

– Я люблю тебя, – выпалил он и крепко-крепко прижал её к груди…

На улице был май, поздний вечер, машина под их подъездом, стоявшая там вторые сутки с момента, как он вернулся с секретного заседания ОБП, включила наконец двигатель. Только начавший осыпаться тополь прибило холодной росой, в воздухе стоял плотный аромат зарождающейся жизни. Столпы света от фар прорезали влажную майскую ночь:

– Поздравляю, – ухмыльнулся сотрудник отдела «Э» и вдавил педаль в пол, выворачивая руль влево от тротуара.

Так всё началось.

С той майской ночи пролетело девять стремительных месяцев беременности и полтора года жизни Савушки, который из кричащего младенца превратился в пухлого мальчонку. Родительство было таким долгожданным для Ани и Антона, но обернулось тяжёлым испытанием. Всё было совсем не так, как они представляли.