Настя подумала, что раз это сон, то ничего страшного не произойдет, если она все-таки посмотрит, что в мешке. Девочка засунула внутрь руку и вытащила длинные перчатки из жесткого блестящего материала. Птица чуть склонила голову в сторону, продолжая смотреть на Настю ничего не выражающим взглядом.
Ткань, из которой были сделаны перчатки, походила одновременно на кожу, резину и шелк. В пальцах, касающихся странной вещицы, чувствовалось покалывание. Настя натянула перчатки, покалывание прекратилось. Теперь руки девочки были закрыты почти до локтя. Она представила, как забавно она выглядит в ночнушке и темных блестящих перчатках до локтя.
Птица немного прошлась по комнате, остановилась почти у самого окна и присела. Ее поза красноречиво говорила о том, что пернатая гостья желает, чтобы Настя уселась на нее верхом. Девочка колебалась – птица, конечно, была чертовски здоровущая. Но выдержит ли она ее? Навскидку Настя смогла вспомнить лишь Икара, из тех, кто пытался передвигаться по воздуху с помощью птичьих крыльев. Ну, и чем все закончилось? Вот. То-то и оно. И потом, куда она собралась лететь? Ночью. Зимой. В метель.
Настя медленно опустилась на птицу, страшась раздавить ее. Она удивилась, что пернатая оказалась такая твердая, будто сделанная из железа или из… Настя не успела додумать мысль до конца – птица рванула в окно, прямо в стекло. Девочка судорожно вцепилась в перья и прижала голову к птичьей шее.
Настино живое воображение мгновенно нарисовало картину – ярко красные полосы, оставленные битым стеклом на коже, переворачивающееся в воздухе тело, льдинки в волосах и на коже через несколько минут после… Прошло уже явно больше мгновения, а удара, в ожидании которого тело напряглось как струна, все не было.
Настя разжала веки и еще крепче прижалась к птице – они летели, летели над городом, над пятиэтажками и запорошенными снегом деревьями, над проводами и над проезжей частью. Шок, мешавший Насте соображать, длился еще несколько минут. Постепенно здоровое любопытство начало вытеснять страх. Девочка чуть ослабила хватку, потом осмелела настолько, что подняла голову.
Еще через десять минут Настя подумала, что должна была уже давно окоченеть. Но нет, она не чувствовала холода. Настя слышала, как шумит ветер, но не ощущала его кожей. Ее тело не испытывало ничего, совсем ничего, будто бы она была облаком – невесомым облаком без нервов и кровеносных сосудов.
Прошло еще примерно полчаса, и Настя совсем привыкла к полету и даже начала им наслаждаться. Она все еще опасалась, что свалится и разобьется, но уже не цеплялась судорожно за шею птицы, а обозревала окрестности. Такие знакомые улицы и дома выглядели с высоты птичьего полета совсем по-иному – как будто там, внизу, простирался не родной город, где прошли все 14 лет Настиной жизни, а какое-то совсем незнакомое сказочное место.
Может быть, дело было в снежных шапках на кустах и деревьях, частных домиках и хрущевках, которые с земли кажутся совсем другими? С высоты шапки были похожи на маскировочные покрывала, которыми кто-то укрыл весь город, чтобы скрыть его истинный облик.
Птица, будто бы почувствовала, что Настя привыкла к высоте. Теперь она летела гораздо ниже, на уровне вторых этажей. Только сейчас девочка увидела, что пернатая держит в клюве тот самый мешок, в котором раньше лежали перчатки. Когда она успела схватить его? Настя не помнила.
