А все драгоценности – фальшивые. Жемчуг – крупная пластмасса, а брильянты – стекляшки.
«Тяжелая ночь: около полуночи умерла Э. М., Олина мама, я приехал туда – «скорая», милиция, увоз тела, мы приехали домой в 4, легли в 4.45 – на два часа, т. к. в 9 часов Оля должна была быть в поликлинике и т. д. и т. п. Она ушла, а я остался немного поспать, чтобы встать по звонку Оли и поехать к ней на ту квартиру встретиться с похоронным агентом.»
Приснилось, что я с кем-то говорю по телефону, и тут звонит – по-настоящему, в реальности, – звонит Оля, она звонит на мобильник, и я говорю во сне: «Простите, я сейчас отвечу по мобильному…», – мне там, в трубке городского телефона, говорят: «да, да» – я говорю с Олей, заканчиваю с ней разговор и пытаюсь вернуться в сон, продолжить тот разговор, сонный. Шарю рукой по одеялу в поисках трубки. Трубки, естественно, нет. Тут я наконец просыпаюсь. И совсем забываю, о чем был тот телефонный разговор, который мне снился.
Я еду в лифте с рыжеватым человеком, у него большие обветренные руки. Он спрашивает, на какой этаж мне нужно, и сам нажимает кнопку, и поэтому я вижу, какие у него руки – широкие, веснушчатые, в коротких рыжих волосках, с потрескавшейся кожей вокруг ногтей. Разговор идет о партии «Союз правых сил» или «Правое дело». Я у него спрашиваю, будет ли эта партия в реальности или так и будут продолжаться какие-то непонятные игры. Он отвечает «Не знаю». Почему я спросил? Потому что вдруг мне показалось, что это Чубайс. Но присматриваюсь – нет, вовсе не Чубайс, ничего похожего, кроме общей рыжеватости.
Просто как будто ничего не снилось. Невнятные журчащие разговоры, мелькание лиц.
Большая лестница. Кошки и собаки сидят на ней и смотрят на меня. Их много. Не очень, но все-таки. Штук по пять. Сидят вперемежку и смотрят.
А я внизу. Какой-то большой холл. Я говорю по телефону и смотрю на них.
Мама приснилась, как она сидит на веранде и что-то рассказывает. «Что-то вещает», как я зло говорю в уме.
Завтрак закончен. Большой тусклый чайник, из которого доливали кипяток в маленький чайник с заваркой, давно уже остыл. Мы с Л. устали. Нам надоело. Но истома летнего воскресного утра окутывает, оковывает нас. А мама всё повествует – непонятно о чем. Как она ездила в писательский дом творчества Дубулты, под Ригой, и кого там видела, что сказала мадам N и что ответила мадам М, и сама себе смеется, и часы тикают, и кажется, что улетают не просто минуты, четверти часа, часы, утра и полудни – что улетает, стряхивается жизнь. Но я не могу встать – сейчас, во сне, – как не мог встать тогда, наяву, и все сидел часами на этой веранде.
" Ах, наша веранда, «которая тогда еще не была утеплена», как говорили мы дома и с дачными друзьями. Это отдельная история: когда мы затеяли строить для себя дом на нашем участке, то его можно было оформить как пристройку, а пристройку – как «утепление веранды с устройством мансардного помещения над ней». Во как! Поэтому, когда мы вспоминали что-то, случившееся до 1984 года, то шутя говорили: «Это было, когда веранда еще не была утеплена» – то есть когда нового дома-пристройки еще не было.
Ах, наша веранда, квадратная, большая, пять на пять, с трех сторон застекленная широченными, мелко переплетенными окнами, одинарные рамы, то есть в одно стекло, поэтому находиться там можно было, пока на улице тепло… "
