Какое-то фатальное стечение обстоятельств! Анжела заснула на посту. Именно в эти минуты у пациента случилась остановка дыхания. Тревога не сработала, потому что больной не был подключен к монитору. Мне казалось, что я его подключал, но стопроцентной уверенности у меня не было… Неужели у меня начались провалы в памяти?
Я проклял соседей, не давших мне выспаться перед дежурством, пожелал неизвестным людям, от которых зависело количество мониторов в реанимации, долгих лет на больничной койке… и признал себя виновным. Я виноват в его смерти. Как там говорил Достоевский?.. Мы несем ответственность перед всеми людьми и за всех людей?
Прихватив бутылку колы, я нетвердой походкой пошел в ординаторскую. Жутко хотелось пить, а еще больше – напиться.
Есть моменты, когда мечтаешь уволиться с работы – например, когда нужно идти на утреннюю больничную конференцию после тяжелой ночи или когда увидел квиток со своей зарплатой. Но самое паршивое – это сообщать родственникам о смерти их близких. Как заметил один мой старший коллега, после каждого такого разговора у него остается рубец на сердце. «Представляешь, во что превратился мой миокард за пятнадцать лет работы?»
Я дождался половины восьмого утра и позвонил жене умершего доктора…
Она молча выслушала и повесила трубку. Еще один кирпич в стене, еще один шрам на сердце.
Остро захотелось выпить и больше никогда не работать в реанимации.
Первым на работу приехал заведующий. Выслушав все новости про больных, все подробности про умершего, наш замечательный шеф тяжело вздохнул:
– Да, крайне неприятная ситуация. И с мониторами беда… Если и эти сломаются, как работать будем? Анжела вроде не имеет привычки спать на дежурстве?
Я отрицательно покачал головой.
– Вы поезжайте домой, отдохните, а я схожу на вскрытие, – великодушно предложил заведующий.
– Нет, – возразил я. – Я сам схожу.
– Ну как знаете, – пожал он плечами.
В проеме открытой двери возникла старшая сестра, держа в руке шприц, словно олимпийский огонь.
– Значит, так! Мне все равно, что тут у вас было ночью, хоть десять реанимаций! Если еще раз кто-нибудь швырнет шприц в мусорку… воткну его вам в одно место! Все понятно?
И, не дожидаясь ответа, пошла дальше.
Шеф собрался уходить на утреннюю больничную конференцию. Пожалев меня, он пообещал, что сам доложит о моем дежурстве.
– С меня причитается, – откликнулся я на его доброту. – Спасибо!
– Благодарность – признак благородства души. Так вы говорите? – усмехнувшись, ответил он на прощание.
– Это Эзоп. Вроде.
Я прилег на диван.
Около девяти пришли на смену сразу два доктора. Кто из них дежурил, а кто пришел по ошибке, они не знали. Оба были в хорошем настроении, возможно, по случаю аванса. И никто не собирался возвращаться домой.
– Мы к вам, профессор, и вот по какому делу! Кто из нас сегодня дежурит? – обратились они ко мне.
Я пальцами помассировал глаза.
– График дежурств я составляю, но не учу наизусть. Кто-то из вас, это точно. Монетку киньте, – предложил я.
– Я два часа из Вишеры ехал, тащил на себе яблоки. Зря, что ли? – Доктор Киселев поправил очки указательным пальцем, затем, скинув здоровенный рюкзак, стал доставать из него мешок с яблоками. – Коллега, угощайся, – обратился он ко мне, – а то что-то выглядишь не очень, витаминов, наверное, не хватает.
Второй доктор взял яблоко, помыл его, после чего сообщил:
– Я ночью дежурил на «Скорой», а сегодня вроде бы здесь, в реанимации. Владимир Станиславович, а фруктики-то у вас червивые! – Доктор Быков с хрустом кусал сочное яблоко. Он был моложе своего коллеги, на голову выше, шире в плечах и отличался неиссякаемой энергией и оптимизмом.
